Итак, Флобер «умирал от отвращения» над страницами своего романа — но не мог оторваться от «буржуазного сюжета». Объяснение этому, несомненно, в стремлении художника к правде. Правда отождествилась для него с «буржуазным сюжетом» — но только с ним. Убежать от него Флобер как будто пытался — в прошлое, к которому испытывал тягу нестерпимую, прямо выражая надежду, что античный мир спасёт от «сегодняшних мерзостей». «Я безумно люблю историю»,— сознавался Флобер. Он даже предпринимал путешествия, с тем чтобы приобщаться к местам, овеянным поэзией прошлого. Когда Флобер писал «Саламбо», он не просто воссоздавал это прошлое,— он им «упивался». Однако, как бы ни увлекался Флобер экзотикой необычайных миров, как бы ни сочинял экзотических героев и их душераздирающие страсти,— он оставался реалистом. Как реалист Флобер главным принципом в изображении прошлого тоже делал «проникновение» — в суть эпохи, в суть социальных, классовых отношений, в суть исторического процесса, который завершается, по убеждению Флобера, таким жалким финалом — господством «сброда».
Создания писателя-реалиста, сильные своей исторической и психологической правдой, книги Флобера о прошлом — неудавшиеся попытки бегства от современности. Как таковые они напоминают ни о ком другом, как об Эмме Бовари, об её потребности в красочном, недоступном ей мире. Флоберу не удалось укрыться в прошлом так же, как Эмме не удалось спастись от угнетавшей повседневности в её «романтических» страстях.
«С античностью всё покончено, со средневековьем покончено также. Остаётся современность»,— сказал Флобер перед тем, как погрузиться в «Госпожу Бовари». Дано только настоящее — ибо будущее не возникало у Флобера даже в мечтах, даже в романтических утопиях. Прозреть будущее не было дано этому певцу утраченных иллюзий.
В приведённом выше высказывании — «89‑й год сокрушил королевскую власть и дворянство, 48‑й — буржуазию» — есть продолжение: «а 51‑й — народ». Затем и следуют слова: «остался один лишь подлый, тупой сброд».
«Воспитание чувств» основывается на таком именно понимании исторического процесса и современной Флоберу эпохи. В общий поток опошления и обуржуазивания втягивается политика во всей совокупности её оттенков. Шарль Делорье в начале романа заявляет о «новом восемьдесят девятом годе», сообщает о своём желании «всё тряхнуть». Однако стал он всего лишь незадачливым политиканом, перебегавшим из одного лагеря в другой, во всём разочаровавшимся, как полагается истинному неудачнику. Ещё краше Сенекаль. Тот — «социалист» и «идёт к коммунизму» в своих взглядах, но кончает службой в полиции и убийством республиканца Дюссардье. Конечно, писатель понимает, что буржуазия — «сброд», понижает, что «всё тряхнуть» необходимо и что революция — путь к возмездию. Но по Флоберу получается, что против революции — имущие, за — неимущие, и первые пытаются сохранить захваченное, вторые — захватить. То есть обе стороны приравниваются друг к другу, народ, по сути, не отличается от буржуазии.
Правда, Флобер написал повесть «Простая душа». Героиню повести, служанку Фелиситэ, не причислишь к «сброду». Фелиситэ полна добродетелей. Но она служанка по своей сути, рабыня, идолопоклонница. Фелиситэ — лучшее, что мог, по мнению Флобера, оставить после себя старый мир. Но будущее связать с Фелиситэ невозможно.
Как единственная реальность «буржуазный сюжет» порождал у Флобера двойственное отношение — этот «сюжет» порождал раздвоение самого художника. Он отрицал, «снимал» буржуазное критическим изображением — и он его увековечивал, абсолютизировал самим актом воспроизведения. Он физически при этом страдал («я ощущаю боль, от которой почти теряю сознание») и, задыхаясь от отвращения, творил осуждаемую реальность. Отсюда пресловутая «объективная манера» Флобера.
Судя по отвращению, которое испытывал художник к «буржуазному сюжету», можно было ожидать манеры субъективной, с открытым отношением к изображаемому, эмоциональными оценками, сатирическими красками, гротескными фигурами. Но всё иначе в мире, созданном Флобером,— здесь царит видимое бесстрастие, прямые оценки крайне редки, сатирические тона — исключение, а не правило. Писатель словно бы ушёл за своего героя. Действительность раскрывается по мере освоения её героем, по мере его продвижения, даже внешнего, пространственного перемещения. Автор не забегает вперёд, не опережает героя, старается обойтись без описаний, без рассуждений.
Порицая, «уничтожая» буржуазное в своих героях, Флобер утверждал в них же человеческое, «флоберовское». Не случайно к своим героям Флобер относился как к людям, а к людям, как к героям: действительность он склонен был эстетизировать, а художественный процесс драматизировать, «очеловечивать» («когда я описывал отравление Эммы Бовари, у меня во рту был настоящий вкус мышьяка, я сам был отравлен…»).