с инженером, что и сделал. Последний высказал некоторые возражения, но в конце концов согласился установить лампу в двух дюймах от намеченного мной места, после чего работа возобновилась. Затем встревожился инженер и сообщил мне, что необходимо согласование с инспектором Авердеком. Эта важная персона была приглашена, явилась, изучила, поразмыслила и решила: лампу следует передвинуть обратно на два дюйма — на то самое место, которое я наметил! Однако прошло немного времени, и Авердек сам заколебался и сообщил мне, что об этом деле он уведомил обер-инспектора Иеронимуса и что мне следует подождать его решения. Прошло несколько дней, прежде чем обер-инспектор смог освободиться от своих неотложных обязанностей, но в конце концов он прибыл, состоялось двухчасовое обсуждение, после чего он решил перенести лампу еще на два дюйма дальше. Мои надежды на то, что это был последний акт, разбились вдребезги, когда обер-инспектор вернулся и сказал мне: «Советник правительства Функе такой привередливый человек, что я не осмелюсь отдать приказ об установке этой лампы без его полного одобрения». Таким образом, пришлось провести переговоры о визите этого великого человека. Рано утром мы начали чиститься и наводить глянец, и, когда Функе со свитой прибыл, ему был оказан прием по всем правилам протокола. После двухчасового обдумывания он внезапно воскликнул: «Мне надо уходить» — и, воздев указующий перст к потолку, приказал мне установить лампу вот там. Это было точно то место, которое я выбрал первоначально! Так проходили день за днем, мало чем отличаясь друг от друга, но я был полон решимости добиться успеха любой ценой, и в конце концов мои усилия были вознаграждены. К весне 1884 года, после урегулирования всех разногласий, установку официально приняли, и, полный радостных ожиданий, я возвратился в Париж. Один из управляющих пообещал мне щедрое вознаграждение в случае успеха, а также достойную оплату усовершенствований, произведенных мной в их динамо-машинах, и я надеялся получить значительную сумму. Управляющих было трое, для удобства обозначу их А, В и С. Когда я заходил к А, он говорил мне, что правом решающего голоса обладает В. Этот джентльмен полагал, что принять решение может только С, а последний был совершенно уверен, что полномочиями действовать наделен только А. После нескольких заходов по этому замкну- тому кругу мне стало ясно, что обещанное вознаграждение — воздушный замок. Полный провал моих попыток заложить финансовую основу для последующих изобретений принес еще одно разочарование. И когда г-н Бачелор настоял на моем отъезде в Америку, полагая, что там я смогу заняться усовершенствованием машин Эдисона, я решил попытать счастья на этой Земле Блестящих Возможностей. Но шанс едва не был упущен. Я освободился от своего скромного имущества, оплатил железнодорожный билет и оказался на вокзале в то самое время, когда поезд уже отходил. И тут меня осенило, что я расстаюсь с моими деньгами и билетами. Что было делать? Геркулес имел много времени для обдумывания, а я вынужден был решать, пока бежал рядом с поездом и противоречивые мысли искрились в моем мозгу, подобно разрядам конденсатора. В последний момент решительность, подкрепленная сноровкой, преодолела все трудности, и после прохождения обычных процедур, тривиальных и в той же степени малоприятных, я сумел погрузиться на корабль, отплывавший в Нью-Йорк. С собой я вез остатки имущества, несколько моих стихотворений и статей, пачку листов с вычислениями не берущегося интеграла и с эскизами моего летательного аппарата. Большую часть этого морского путешествия я провел на корме, выжидая, не представится ли мне возможность спасти кого-нибудь от гибели в морской пучине, и не помышляя при этом об опасности. Позже, немного впитав в себя американского практицизма, я каждый раз вздрагивал, вспоминая об этом, и изумлялся своему былому безрассудству. Встреча с Эдисоном стала памятным событием в моей жизни. Я был поражен тем, сколь многого достиг этот удивительный человек, не имея изначальной поддержки и научной подготовки. Я выучил дюжину языков, серьезно занимался литературой и искусством и лучшие свои годы провел в библиотеках, читая подряд все, что попадало мне под руку, от «Принципов» Ньютона до романов Поль де Кока, и мне стало казаться, что большая часть жизни была потрачена зря. Но понадобилось не так уж много времени, чтобы я понял, что это было лучшее, что я мог сделать тогда. За несколько недель я завоевал доверие Эдисона, и вот как это произошло. На пароходе «Орегон», самом быстроходном из пассажирских в то время, оба осветительных генератора вышли из строя, и выход судна в море отложили. А так как надпалубные конструкции монтировались уже после установки генераторов, извлечь их из машинного отделения не представлялось возможным. Возникла неприятная ситуация, и Эдисон был весьма раздражен. Вечером, захватив необходимые инструменты, я отправился на судно, где провел всю ночь. Динамо-машины находились в плачевном состоянии — с несколькими разрывами и короткими замыканиями, но с помощью команды я успешно справился с задачей и привел генераторы в порядок. В пять часов утра, направляясь по Пятой авеню в мастерскую, я встретил Эдисона с Бачелором, возвращавшихся домой вместе с небольшой компанией. «Вот наш разгуливающий по ночам парижанин», — сказал он. Когда я сообщил ему, что возвращаюсь с «Орегона» и отремонтировал обе машины, он молча взглянул на меня и пошел дальше, не проронив ни слова Но когда он отошел на некоторое расстояние, я услышал его реплику: «Бачелор, этот парень — хороший человек». После этого случая я получил полную свободу в работе. Почти год мой рабочий день начинался в 10.30 утра и заканчивался в 5 часов утра следующего дня без единого пропуска. Эдисон сказал мне: «У меня было много трудолюбивых помощников, но вы превзошли всех».