Свиток, похоже, было трудно расшифровать, так что Иосия попросил истолковать его пророчицу Олдаму. Та получила от Яхве прорицание, гласящее, что в свитке содержится лишь одна весть: «За то, что оставили Меня, и кадят другим богам, чтобы раздражать Меня всеми делами рук своих, воспылал гнев Мой на место сие, и не погаснет»[126]. Тогда Иосия прочел свиток вслух всему народу и начал реформу. Библейский рассказ об этой реформе в Книге Царств носит на себе следы значительного северного влияния: в нем подчеркивается монолатрия Иосии, и основан он на традиции Исхода, а не на преданиях о Давиде. Иосия отменил культовые новшества Манассии, сжег изображения Ваала и Ашеры, закрыл деревенские святилища, а под конец вторгся на территорию бывшего Израиля, разрушил древние храмы Яхве в Вефиле и Самарии и истребил жрецов сельских святилищ[127].
Независимо от того, соответствует ли история о «потерянной книге» фактической истине, ясно, что она вдохновлена ужасом перед исчезновением. Древнее благочестие покинуло израильтян, а иудеям к концу VII в. до н. э., в изменившихся условиях, оно уже не помогало. Писание, как мы уже видели, рассказывает, о чем мы должны помнить – но говорит и о том, что нам следует забыть. «Чистка» святых мест севера была именно такой попыткой забыть, истребить и насильно стереть из памяти когда-то дорогие святыни, которые подвели и оказались бесполезными, загнать в прошлое одни традиции, чтобы выдвинуть на передний план другие – те, что, казалось, смогут лучше послужить Иудее в нынешние гибельные времена[128]. Окончательная версия Книги Второзакония, составленная реформаторами, стала призывом к действию. Прежде всего она объявила вне закона все хананейские символы, такие как священные шесты (ашера) или «стоячие камни» (массебот), до того вполне приемлемые и занимавшие важное место в Соломоновом храме[129]. Ради чистоты богопочитания оно было строго централизовано: жертвоприношения теперь совершались только в одном святилище – в месте, где «Яхве надписал имя свое»[130]. Этим местом стал Иерусалимский Храм, последняя выжившая святыня. Наконец был совершен решительный разрыв с ближневосточными традициями: царь перестал быть сакральной фигурой с божественными прерогативами – теперь он, как и все его подданные, был подвластен закону, и задача его состояла только в том, чтобы изучать и тщательно исполнять тору[131].
У реформы были влиятельные приверженцы, в том числе пророк Иеремия, однако дальнейшие события доказали ее неудачу. И все же писания Второзакония заняли в Еврейской Библии важное место и оказали огромное влияние на будущие поколения. Эти писания не просто предписывали «единобожие». Первая из Десяти заповедей – «Да не будет у тебя чуждых богов перед лицом моим» – явно указывала на Манассию, введшего «чуждых богов» в храм, в присутствие (шхина) Яхве; однако эта заповедь не отрицала самого существования иных богов. Тридцать лет спустя израильтяне все еще поклонялись месопотамской богине Иштар, и храм Яхве оставался полон чужеземных идолов[132].
Это иконоборческое богословие было настолько новым, что ради соответствия ему авторам Второзакония пришлось переписать историю Израиля и Иудеи, слив предания двух царств в единое повествование, затем составившее Книги Иисуса Навина, Судей, Царств и Паралипоменон. Эта история «доказывала», что Северное царство привело к гибели идолопоклонство. Второзаконники описывали, как Иисус Навин истреблял хананеян – жителей Земли Обетованной и разрушал их города, подобно ассирийскому полководцу. При угрозе от внешнего противника люди часто бросаются на борьбу с врагами внутренними: реформаторы пришли к убеждению, что все хананейские культы «мерзость», и объявили беспощадную охоту на всех израильтян, которые в них участвовали[133].
В эти смутные и бурные времена безмятежные книги Премудрости выглядели безнадежно устаревшими, так что второзаконники создали новую образовательную программу[134]. Теперь молодежь должна была изучать северные предания об Исходе и Моисееву тору — и образование отныне становилось обязательным не только для богатых и знатных, но и для всех израильских мужчин[135]. Цель по-прежнему состояла в том, чтобы записать «учение» (тору) на скрижалях сердец учеников, постоянным чтением вслух и повторением внушить им «хесед» – «любовь» или, точнее, «верность завету», о которой говорил Осия[136]:
128
Jan Assmann, ‘What is “Cultural Memory”?’, in Assmann,
129
Bernard M. Levinson,