Я положил на секретер свои старые темные очки. И вдруг мне стало жутко на них смотреть, словно очки были вещественным доказательством какого-то моего преступления.
Как был в одежде, я лег на кровать и включил радио. Медленно стал крутить ручку приемника, чтобы поймать Би-би-си. Мне необходимо было услышать английскую речь, чтобы убедить самого себя, что я не кто иной, как Эмброуз Гайэ, английский писатель, возвратившийся в сумерки после мирного и скучного воскресного дня с безмятежной прогулки в Хэмпстид-Хит.
Я глядел на них из окна. Девушка в третий раз медленно поднималась по ступенькам. Под навесом крыши она стучала кулаком в дверь. Дверь отворялась, и мужчина в белом смокинге, с ежиком седых волос, застывал в дверном проеме.
- Могу я его видеть? - нервно спрашивала девушка.
- Он вас ждет.
И широким жестом левой руки мужчина в белом смокинге приглашал ее войти. Она отшатывалась.
- Вы уверены, что он меня ждет?
И в это самое мгновение режиссер кричал: "Отставить!" - и все начиналось сызнова. В вечерних сумерках голоса их звучали так гулко, словно их усиливал репродуктор. Подножье пагоды было освещено резким светом. Вокруг режиссера толпилась кучка теней, среди которых я тщетно пытался разглядеть Тентена Карпантьери.
Я погасил свет в кабинете-ротонде, боясь, что Тентен снизу заметит мой силуэт. А вдруг ему была когда-то знакома квартира Рокруа, и вид моей фигуры в окне всколыхнет в его памяти кое-какие подробности, в частности существование некоего Жана Деккера. Впрочем, накануне вечером он не задал мне никаких конкретных вопросов. С него было довольно, что он смутно припомнил мое лицо. По сути дела, для него было важно одно - иметь возможность поговорить с кем-нибудь о Жорже Майо.
Майо умер за несколько месяцев до Рокруа, и о его смерти я также узнал в Лондоне, в магазинчике возле Монпелье-сквер, где я часто просматривал французские газеты. Заметка строчек в пятнадцать. Редакция не сочла даже нужным поместить его фотографию. Да и с какой стати? Майо уже давно расстался с кинематографом. В три часа ночи он рухнул на тротуар на авеню Монтеня, "выйдя из бара", если верить газетной заметке. Какой-то прохожий пытался помочь ему встать, а потом вызвал "скорую". В ту пору эти две смерти, случившиеся почти одновременно, не заставили меня ни о чем задуматься. Как и слова извинения, которые Майо нашел в себе силы пробормотать, обращаясь к прохожему, который пришел ему на помощь: "Мой бедный друг, я старею".
Половина первого ночи. Те, внизу, погасили юпитеры и теперь складывали свой реквизит в грузовик, стоявший чуть поодаль на улице Курсель. Я выждал минут десять и спустился по лестнице вниз. Я не хотел, чтобы Тентен Карпантьери видел, что я выхожу из этого дома. Приоткрыв дверь, я выскользнул на улицу. Теперь участники съемочной группы толпились у входа в пагоду, но они стояли ко мне спиной. Я торопливо пересек улицу и с безмятежным видом зашагал по тротуару.
Карпантьери сидел за тем же столиком, за каким мы сидели с ним накануне вечером. На нем была голубая рубашка с закатанными рукавами. Лицо лоснилось от пота. Он мне улыбнулся. Я сел против него.
- Ну и жара... А я болван... Выдул две бутылки пива.
Вытащив носовой платок, он обтер им лоб.
- Я боялся, что вы не явитесь... Вы далеко живете?
- В отеле на улице Кастильоне.
- Я так рад, что вы пришли... Выпьете чего-нибудь?
Он обернулся, ища глазами официанта. Но тщетно. Стойка пустовала. Кроме нас, в кафе не было ни души.
- По-моему, о нас забыли, но это не имеет значения...
Жара, тишина, безлюдное кафе, бледный свет неоновых ламп... Уж не сон ли все это?
- Может быть, допьете мое пиво?
Он указал на опорожненную до половины кружку, и на лице у него была тревога, словно он боялся, что я от него удеру, а он хотел удержать меня любой ценой.
- Спасибо, нет.
- Сигарету?
- Спасибо, нет.
Отблески неонового света играли на его розовом лице, белокуром хохолке и голубой рубахе. Слишком много ярких красок. Я следил за капельками пота, которые на мгновение застывали на краю его подбородка, а потом стекали на стол. Он закурил сигарету.
- Как называется фильм, который вы снимаете?
Он поколебался.
- Как называется? Ах да... "Свидание в июле"...
- Но ведь был уже фильм с таким названием...
- Был, но они ничегошеньки не знают... Надо их проучить. Постановщик даже не слыхал имени Жоржа Майо... - Он глубоко втянул в себя дым и подался ко мне. - Так вот, вчера вечером я хотел сказать вам очень важную вещь... Майо не умер.
Последние слова он произнес с расстановкой. Потом выдохнул дым, и облако окутало наши головы.
- Я не шучу... Нынче ночью вы увидите Майо...
Я вдруг стал его бояться.
- В первый раз вы будете здорово потрясены... В первый раз я сам... Он мало изменился...
Я сжал кулаки, чтобы придать себе храбрости, и заговорил тоном, каким говорят с сумасшедшим, когда не хотят его раздражать:
- И что же... Где он?
- В Париже. Тут неподалеку. Через несколько минут вы его увидите.
- Вы уверены, что это он?
- Конечно. Иначе я не рискнул бы вам это сказать. Такими вещами не шутят. Тем более я... Я всегда терпеть не мог басни о привидениях и вертящихся столах...
Он произнес эти слова спокойным рассудительным тоном. И даже улыбнулся.
- Мне было необходимо поговорить об этом с кем-нибудь, кто знал Майо...
Голос его становился все глуше, почти перешел в шепот. Но, садясь в его машину, я все-таки почувствовал тревогу, которая росла по мере того, как мы катили в неизвестном для меня направлении. Он делал странные развороты и ехал на красный свет...
Мы ждали за одним из немногочисленных столиков узкого бара в начале улицы Виньон. Карпантьери выбрал место поближе к окну. Он подстерегал кого-то на улице.
- Это всегда бывает между четвертью и половиной второго ночи, - сказал он.
Стенные часы в глубине зала показывали двадцать три минуты второго.
- Если увидите, что остановилась белая "ланча-фламиния"...