Глаза ее не отрывались от моего лица, но я чувствовал, что за ним для нее как бы проступают черты Бернарда Фармера.
- Когда я познакомилась с моим мужем, он не мог обойтись без Фармера...
Я вдыхал аромат ее духов. Пояс халата туго стягивал талию.
- Люди, которых знаешь в двадцать лет, всегда оставляют след в твоей душе... Из всех мужчин, которых я встречала, неизгладимый след оставили в моей душе двое - мой муж и Бернард Фармер...
- Правда?
Вид у меня, наверно, был торжественный и зачарованный.
Она улыбнулась:
- Вам, конечно, неинтересно все это слушать.
- Наоборот.
- Когда я увидела вас в первый раз в холле отеля, я подумала, что Фармер в ваши годы должен был быть именно таким...
И снова ее взгляд задержался на моих руках.
Дворецкий поставил поднос на круглый столик, казалось, ничуть не удивившись тому, что мы сидим рядом на краю матраца. Я не услышал, когда он вошел в комнату. Как он мог ходить, не производя ни малейшего шума? На нем были черные туфли, мягкие как домашние тапочки. Они несли его так легко, словно не касались пола.
- В котором часу вас завтра разбудить, мадам?
- Завтра меня будить не надо.
- Спокойной ночи, мадам.
Он постоял перед нами, вытянувшись в струнку, черные туфли составляли резкий контраст с белой курткой и перчатками. Потом с какой-то военной щеголеватостью он, пятясь, скользнул в дверной проем и, прежде чем закрыть за собой дверь, простился с нами - а может быть, с одной только мадам Блен - коротким кивком головы.
Сандвичи. Тосты. Варенье. Яйца всмятку. Фруктовый салат. Два стакана апельсинового сока.
- Может, вы хотели бы поесть поплотнее?
- Да нет же. Нисколько...
Она положила себе на тарелку фруктового салата. Несколько чайных ложечек. Выпила глоток апельсинового сока.
- Я ем все меньше и меньше.
Мне было стыдно уплетать за обе щеки мой сандвич.
- И все хуже и хуже сплю... А вы? Вам удается заснуть?
В ее вопросе было жадное любопытство.
- Конечно... еще как...
- Вы можете съесть все эти сандвичи и весь салат?
- Могу.
- В ваши годы я тоже готова была съесть все, что угодно, и могла проспать десять часов подряд прямо на земле.
Сколько же ей было лет? Теперь, обнаружив в досье Рокруа год ее рождения, я быстро подсчитал: тридцать девять. Но мне она показалась моложе.
- Ешьте руками...
Но я предпочел есть фруктовый салат вилкой, хотя ее явно интересовали мои руки. Почему она так настойчиво их рассматривает? Быть может, находит, что у меня грязные ногти? Я ведь и правда грязный. Я не мылся, не брился и не причесывался уже двое суток. Ночь я провел в поезде.
- Извините меня, я похож на босяка...
- Если хотите, можете сейчас же принять ванну... У меня даже найдется для вас купальный и домашний халат... Покажите мне ваши руки...
Я покраснел. И, однако, у меня хватило храбрости поглядеть ей прямо в глаза.
- А что такого в моих руках?
Она пододвинулась ко мне и взяла мою левую кисть. Потом повернула ее.
- У вас руки в точности как у Бернарда Фармера... Сомнений нет, вы должны быть сыном Бернарда Фармера...
Ее лицо было рядом с моим. Ее губы коснулись моего виска.
- Вы его сын, правда ведь?
- Если вам угодно.
2
Свеча отбрасывала на потолок тень в форме треугольного паруса. Кармен повертела ручку транзистора и через несколько минут поймала наконец медленную мелодию цитры. Она поставила транзистор на пол.
- Тебе нравится эта мелодия?
- Да.
- Я всегда слушаю музыку, когда пытаюсь уснуть.
Звук цитры удалялся, заглушаемый не то гулом водопада, не то каким-то таинственным шепотом, потом снова приближался и снова слабел, точно уносимый ветром.
Она заснула, положив голову мне на плечо. Я тоже мало-помалу погрузился в дремоту. Но перед этим я долго еще лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к ее легкому дыханию. Я прижался щекой к ее волосам, чтобы увериться, что я не грежу. Свеча все еще горела, и я подумал, не надо ли ее потушить. Через одну из застекленных дверей ветерок доносил шумы Парижа. Там снаружи, за решеткой сада, площадь Альма и терраса кафе, где я ждал, полдня пробродив без цели. Я сливался с этим городом, я был листвой его деревьев, отблеском света на его мокрых тротуарах, гулом его голосов, пылинкой среди миллионов других уличных пылинок.
К Бернарду Фармеру, на которого, по словам Кармен, сказанным в первый же вечер, я будто бы походил, я всегда испытывал симпатию, хотя не был с ним знаком. Благодаря этому человеку я привлек внимание Кармен. Позднее среди многих сотен пыльных фотографий, покоившихся в комоде в ее спальне и в ящиках секретера в гостиной, я обнаружил несколько его фотографий. Тщетно я разглядывал его в лупу, - я не мог уловить между нами ни малейшего сходства. Блондин с очень светлыми глазами. Руки его разглядеть было почти невозможно.
Я спросил Кармен, в чем состоит сходство. Но она не хотела рассматривать эти фотографии.
- Говорю тебе, он на тебя похож...
Тон не допускал возражений. Из людей, ее окружавших, только один Рокруа познакомился с Фармером раньше, чем она, - дружба Рокруа и Люсьена Блена началась еще до того, как Блен женился на Кармен. Рокруа мог знать, действительно ли Фармер был на меня похож. Когда я его об этом спросил, он мгновение колебался:
- Это она вам сказала?
- Да.
- Внешне он совсем не походил на вас, но я понимаю, что она имела в виду...
Мы ждали Кармен в гостиной - Рокруа, Гита и я. Май, восемь часов вечера, а Кармен все еще не проснулась.
- Вы напоминаете ей Фармера общей... общей атмосферой, что ли... понимаете?
Я совершенно не понимал.
- Она познакомилась с Фармером, когда ей было девятнадцать... Он был первым мужчиной в ее жизни... Фармер и познакомил ее с Люсьеном Бленом...
Рокруа наклонился ко мне и, понизив голос, добавил:
- Не знаю, конечно... Но вы напоминаете ей ее молодость... Вот она и связала вас с Фармером... Да... Думаю, в этом все дело...
Потом он обернулся к сидящей на диване Гите: