Как писал Джеймс Мэдисон в журнале «Федералист №41»:
«Объединенная Америка, с горсткой солдат или без единого солдата, демонстрирует более непримиримую позицию по отношению к иностранным амбициям, чем Америка, разделенная. 6 » Подобного же мнения 50 лет спустя придерживался Авраам Линкольн в своем обращении перед Лицеем юноши: «В какой момент нам следует ожидать приближения опасности? Какими средствами мы можем противостоять этому? Стоит ли нам ожидать, что какой-нибудь трансатлантический военный гигант выйдет за океан и сокрушит нас одним ударом? Никогда! Все армии Европы, Азии и Африки, вместе взятые, со всеми сокровищами земли (кроме наших собственных) в их воинском сундуке; с Буонапартом в качестве командира, не мог силой напиться из Огайо или проложить путь на Голубом хребте в тысячелетнем испытании. В какой же момент следует ожидать приближения опасности? Я отвечаю: если оно когда-нибудь достигнет нас, оно должно возникнуть среди нас. Оно не может прийти из-за границы. Если разрушение станет нашим уделом, мы сами должны быть его автором и совершителем. Как нация свободных людей, мы должны пережить все времена или умереть самоубийством». 7
Русская психика с древнейших времен формировалась в условиях реальной угрозы вторжения. Будь то борьба с тевтонскими рыцарями в 1242 году или монголы на Куликово. Поляк 1380 года, Бородинская битва 1812 года, катаклизмы под Сталинградом и на Курской дуге в июле 1943 года — эти события прочно укоренились в русской психике. Эта психика также сформирована ужасами сожженных деревень и городов, массовыми зверствами против гражданского населения и вполне реальными лишениями, которые сопутствуют этому. Невозможно не поддаться этому, ведь один только Ленинград за 900 дней потерял больше людей, чем Соединенные Штаты потеряли за все свои войны вместе взятые. Как заметил в 1977 году Ричард Пайпс, вряд ли русофил или военный мыслитель: «Такие цифры находятся за пределами понимания большинства американцев. Но ясно... Такая страна (Россия) также склонна оценивать выгоды от обороны гораздо более реалистично». 8
Яркая демонстрация огромного культурного разрыва в отношении к военным ужасам произошла в 1983 году с международным выпуском фильма «День после», для которого ABC и ее филиалы открыли бесплатные горячие линии для консультирования чрезмерно впечатлительных американских зрителей. Их было очень много. Очень сложно судить о реакции россиян на этот фильм, но по ощущениям на улицах в 1987 году, когда этот фильм вышел в СССР в открытый прокат (гораздо раньше он был доступен для просмотра на VHS), горячие линии для консультации вряд ли кому-то были нужны. несмотря на то, что фильм произвел впечатление. Проблема заключалась не в снижении чувствительности России к ужасам войны, которые распространялись по всей стране через воспоминания выживших, ветеранов боевых действий, литературы, кино и телевидения, а в ее гораздо более четком понимании последствий, то есть в предвкушении ужаса как следствия войны. война. Как и все остальные, россияне ценят жизнь и боятся смерти, и не нужна песня Стинга, получившая премию Грэмми, чтобы убедить кого-либо в том, что русские тоже любят своих детей. Многих в СССР фильм напугал, но не более того; оно очень мало добавляло (например, художественное изображение воздействия радиации) к тому, что уже было общеизвестно: война означает страдания для всех, а идеологические потребности советской холодной войны включали широкое публичное ознакомление с ужасающими документальными фильмами о последствиях атомной катастрофы. бомбардировки Хиросимы и Нагасаки. Эти документальные фильмы часто демонстрировались в государственных школах в ходе подготовки Гражданская оборона. Излишне говорить, что в этих учебных фильмах всегда упоминалось, какая страна бомбила эти японские города. Ядерная война означала перенос страданий на еще один, еще более высокий, массовый уровень. Однако никто иной, как сам Сталин, сравнил влияние Второй мировой войны на Советский Союз с ядерной войной9, и он был не так уж далек в своей оценке. Хотя физическое опустошение было ужасающим и не имело аналогов в истории человечества, эмоциональная и психологическая травма была еще больше.