Павел приподнялся.
— Что такое? — спросил он сонно.
— Телевизор.
Павел взял со стула, стоявшего возле тахты, пачку «Беломора», положил на грудь пепельницу, закурил.
— Скучно мы с тобой живем, Павлик… Неинтересно.
Павел постучал в стену.
— Тише можешь сделать?! — крикнул он и повернулся к Асе. — Чего ты сказала?
— Скучно мы живем с тобой, Павлик, — повторила Ася.
— Скучно, — согласился Павел.
— Ребята говорят… — начала было Ася.
— Про ребят я слыхал, — оборвал ее Павел.
— Нет, послушай, — продолжала Ася. — Ты такой большой, сильный. Когда ты стоишь у станка… Если бы ты мог себя увидеть! И ты способный, все можешь! Знаешь, ты должен учиться!
Павел рассмеялся.
— На инженерскую зарплату жить? Дураков нет.
Из коридора донесся звонок. Один, другой…
— Два звонка, Павлик, — испуганно проговорила Ася. — Кто это?
На полу посреди комнаты стоит большой деревянный чемодан. На чемодан падает засаленная кепка, серый прорезиненный плащ. Павел хмуро смотрит на отца. Тот чуть пониже Павла, но пошире в плечах. Хитрые, чуть насмешливые глаза под густыми, выцветшими бровями.
Ася смущенно расправляет скатерть на столе. Отец внимательно разглядывает ее, потом смотрит на Павла, ожидая, когда он познакомит его с девушкой.
— С нашего завода… — неохотно бурчит Павел. — В штамповке работает.
Отец понимающе кивнул, усмехнулся.
Из-за стены снова послышался голос диктора. Павел подошел к стене и со злостью стукнул кулаком.
— Потише там!
Голос за стеной стал чуть слышен.
— Тебе домой пора, — сказал Павел Асе. — Она за городом живет, далеко, — пояснил он отцу.
— Да, мне пора, — заторопилась Ася.
Она взяла с окна сумочку и косынку и, чувствуя на себе пристальный взгляд отца, вышла в коридор.
— Принесла нелегкая, — ворчит Павел, провожая Асю.
— До понедельника? — спрашивает Ася.
Павел кивнул.
— Приедешь завтра?
— Завтра, — задумался Павел. — Может, приеду…
Павел открыл дверь. Ася поцеловала его, выскочила.
— Чего приехал? — спрашивает Павел, войдя в комнату.
— Насчет пенсии.
— Не дадут.
— Дадут. Справочек набирается, — улыбнулся отец.
Ночь. На тахте валетом лежат Павел и его отец. Оба курят.
— Костюм бы приличный справил. Ходишь черт-те в чем, — говорит Павел.
— Мы люди простые, нам наряжаться не пристало.
— Пчел-то в подвал не запрешь. Все равно люди знают, что деньги у тебя водятся, — усмехнулся Павел.
— Деньги заметные, которые из дома уходят. А которые лежат, никому глаза не мозолят.
— И зачем тебе такой дом? Одному? Отдал бы под детский сад. В газетах пропечатают. Спасибо скажут.
— Я за славой не гонюсь…
— Эх ты, — засмеялся Павел. — Всю жизнь на деньги молишься, мать из-за дома этого проклятого в могилу свел. Жил бы по-человечески!
— Ты, что ли, по-человечески живешь?
— А хотя бы. Я человек свободный.
— Свободный… Табелек-то небось снимаешь?
— Ну и что? Зато живу, как хочу.
— Это все одна видимость. Я до тридцати годов тоже… Такие пули отливал, тебе и не снилось. Женишься, по-другому запоешь.
Павел поднялся, сунул в пепельницу окурок, взял со стола пачку «Беломора», раскрыл ее, закурил, подошел к окну. Его осветили вспышки электросварки со строящегося напротив дома.
— А ты с чего взял, что я жениться надумал? — спросил Павел.
— Не ты первый, не ты последний, — говорит отец.
— На меня еще хомут не сшили! Я человек вольный, — кричит Павел.
В стену постучали.
— Чего стучишь?! — обозлился Павел. — Подумаешь, барин!
Биллиардный зал. Павел и Славик играют уже давно. Павел в расстегнутой рубашке, без пиджака, волосы на лбу слиплись, опухшие, усталые глаза. У Славика болтается приспущенный галстук, закатаны выше локтя рукава рубашки, сухие, спекшиеся губы.
Павел склонился над столом. На сукне биллиарда — два шара.
— В угол! — прицеливаясь, говорит Павел.
От сильного неточного удара шар летит от борта к борту и наконец останавливается недалеко от средней лузы.
— В середину, — говорит Славик и легким ударом забивает шар.
Павел пошел к полке, взял шары, укладывает в пирамиду.
— Хватит, — говорит Славик.
— Еще партию, — требует Павел.
— Больше не буду, — говорит Славик, бросая кий на биллиард.
— Будешь! — сердится Павел, продолжая укладывать шары в пирамидку.
— Нельзя тебе играть. Не идет у тебя сегодня, — говорит Славик, поправляя галстук.