— Что ты, господь с тобой!.. Такие слова говоришь. Даже подумать страшно. Взрыв на строительстве будет. Вон за забором.
Тетя Настя ушла, ворчливо напомнив еще раз о том, чтобы не закрывали плотно окон, не то стекла вылетят. А мама привела Кешку в комнату и велела ему сесть на стул.
— Кешка, дай честное слово, что не будешь торчать у окна.
Кешка не любил разбрасываться честным словом. Честное слово — как клятва. А разве легко человеку спать, если за окном произойдет самый настоящий взрыв?
Кешка сопел, глядел на маму умоляющими глазами. Мама была непреклонна.
— Кешка, дай честное слово.
Кешка посмотрел на маму самым жалостным взглядом. Не помогло. Наконец он со вздохом прошептал.
— Ладно… Честное обыкновенное.
Не мог же он дать честное-пречестное или честное ленинское. Взрыв как-никак.
Мама дежурила на заводе в ночную смену. Пока она собиралась, Кешка ровно и глубоко дышал, притворялся спящим. Но только она закрыла за собой дверь, Кешка сел на оттоманке.
За окном тревожно дребезжали трамваи. Голубой свет метался по комнате. Было жутко. Люди за забором готовили взрыв.
Неожиданно в передней раздался звонок. Кешка соскочил с оттоманки, сунул ноги в мамины шлепанцы, побежал открывать. Наверно, мама чего-нибудь забыла.
— Это ты, мам?..
— Открывай, чего там! — раздался на площадке Мишкин голос. — Давай быстрее!
Кешка живо распахнул дверь, и в переднюю ввалился Мишка, в одних трусах, в ботинках на босу ногу. С Мишкиных плеч свисало серое байковое одеяло. К голому животу он прижимал подушку.
— Ночевать к тебе. Сейчас твоя мать заходила… Говорит, нам вдвоем не так страшно будет.
Кешка покраснел, пробормотал:
— А мне и не страшно вовсе. Заходи, будем вместе на оттоманке спать.
— Ты ложись, а мне нельзя, — заявил Мишка. — Мне надо у окна сидеть; мало ли что случиться может.
Кешке тоже необходимо было сидеть у окна, но он дал честное слово не слезать с постели.
Мишка, закутавшись в одеяло, сел к окну.
— Вокруг башни темно, — сообщил он. — Людей не видно.
Кешка подпрыгивал на оттоманке, старался хоть так рассмотреть, что делается около башни. Наконец он догадался, сложил все три подушки одна на другую, по бокам подставил валики и взобрался на это неустойчивое сооружение.
Башня возвышалась угрюмой громадой. Отвернув от нее узкие стрелы, настороженно замерли краны. Прожекторы не светили, лишь красноватая, со слабым накалом, лампочка покачивалась на ветру.
Прошло много времени, томительного и напряженного. Чтобы не уснуть, ребята обменивались короткими репликами.
— Мишка, спишь?
— Нет… Сейчас, уже скоро…
— Мишка, а все-таки зачем взрыв будет?
— Я думаю, испытывают. Чтобы потом, когда атом пустят туда, никаких трещин не было.
Кешка пытался представить себе таинственное нутро башни и сложные машины, которые приведет в движение легендарное чудовище — атом.
Ребята надолго замолкали, свирепо боролись с дремой, заволакивающей глаза. И вдруг над башней возник трепещущий фиолетовый свет. Ударило по ушам гулким крутым ревом. Грохнуло, раскатилось по улицам эхо. Зазвенели на тротуарах лопнувшие стекла.
Кешка упал на пол со своего наблюдательного поста. Барахтался, выбирался из-под подушек.
Мишка кричал:
— Зажигай свет!
Когда в комнате вспыхнула лампочка, Мишка подскочил к зеркалу, принялся рассматривать лоб.
— Кешка, чего это у меня на виске?
Кешка подошел поближе. Вдоль виска у Мишки тянулась неглубокая розовая царапина.
— По-моему, рана…
Мишкины губы расплылись в блаженной улыбке. Он даже глаза закрыл.
— Раненый… Кешка, я раненый!..
— Ну да, — подтверждал Кешка с завистью. — Это из форточки стекло вылетело и кусочком тебя поцарапало. — Но Мишка не слушал; он приплясывал около зеркала и самозабвенно повторял:
— Раненый, раненый!.. — Потом он спохватился, спросил: — Кешка, у тебя бинты есть?
— Ну, есть.
— Давай перевязывай.
Кешка засмеялся.
— Чего там перевязывать! Йодом смазать — и все.
— Если хочешь знать, — круто повернулся Мишка, — по правилам медицины, тут операцию делать надо. Это тебе не рогаткой и не деревянной саблей, а настоящим взрывом. — Мишка расслабленно повалился на стул и запрокинул голову.
Кешка бросился к маминому туалету, достал из тумбочки бинт и вату. Смазал Мишкину рану йодом —. Мишка даже не поморщился — и стал делать перевязку. Мишка то и дело поворачивался к зеркалу, придирчиво осматривал голову и говорил: