Зажгли «летучую мышь», и тогда в свете ее все увидели, что в подвале легкими серыми кругами плавает дым.
— Горим!
— Дежурные тут есть или нет? Да что же это такое? Надо же узнать, что там!
Пожилой человек в белом полотняном костюме, давно уже ставшем похожим на пропыленный рабочий комбинезон, тяжело поднимаясь, сказал:
— Сейчас все выясним! Не волнуйтесь!
Дойти до ступенек лестницы, ведущей из подвала, он не успел — дверь распахнулась. Багровый отсвет пожара метнулся вниз по ступенькам. На пороге стояла девушка с повязкой на руке — из команды МПВО.
— Взрослые есть?
— Что там? Как там? — закричали со всех сторон. — Горим?
— Вы не горите! — срывая голос, крикнула девушка. — Госпиталь горит! Гражданочки! Милые! Кто может?.. Помогите! Здесь недалеко!
Несколько женщин тут же двинулись к выходу. Виновато оглянувшись на Валентина, поднялась и мать.
— Смотри за сестрой, Валечка!
Валентин не сразу принял решение, а когда принял, пожалел, что замешкался. Как он мог промедлить хоть полминуты? Там же раненые! И к тому же из двух женщин его семьи, оставленных теперь на его попечение, в большей опасности была мать.
Передав заплаканную Ветку соседке, он попросил:
— Вы, пожалуйста, ее не оставляйте! Я сейчас вернусь!
А в его ушах долго стоял ее умоляющий зов: — Папа!
* * *В первый момент ему показалось, что он видит самый страшный в своей жизни сон. Непонятно было — вечер еще или уже ночь. Черно-багровым заревом пылало небо. Страшный гул в первый момент оглушил его, но он тут же понял, что вплеталось в этот гул с такой непонятной настойчивостью жуткого человеческого крика. То был голос огня.
Но то, что он увидел, нельзя было назвать пожаром. Пожары он видел и раньше. Перед ним лежал гигантский, бесконечный огненный коридор. Горела вся улица, на которой они жили, горела вся, от начала до конца. Пылала и левая и правая сторона. Горели столбы, горели деревья… Вначале он не понял, почему так больно подошвам ног, потом увидел — под ногами плавится и чадит асфальт. А там, где тротуар кончался, перебегали одна за другой огненные искры — горела высохшая пыльная земля. Удушающая жара обжигала лицо, и показалось ему вдруг, что это не пламя, а сама земля кричит в ужасе. И он закричал тоже, почувствовав вдруг себя совсем беспомощным…
Своего голоса он не услышал. Не услышала его и мать, стоящая в нескольких метрах от него. Вместе с другими женщинами она стояла посреди горящей улицы, и они не знали, оглушенные и ослепленные, что же делать — проход к госпиталю, где погибали раненые, за эти считанные минуты был перекрыт пламенем.
Крик земли и огня намертво заглушал голоса, и он не слышал, о чем говорят и спорят растерявшиеся женщины. Но он увидел, что мать показывает на ту сторону улицы, где в кирпичном заборе между двумя горящими домами зиял пролом. Забор разрушило взрывной волной, и пролом светился все тем же багрово-черным заревом, что и небо. Кажется, мать убеждала других, что именно через этот пролом скорее всего можно выбраться к горящему госпиталю. Она сердилась и торопила остальных, а те медлили. И оцепеневший Валентин стоял неподвижно, словно подошвы его ног были припаяны к плавящемуся асфальту. Тогда мать гневно махнула рукой, и ни он, ни эти растерявшиеся женщины не успели ее удержать…
Она, всегда такая легкая и быстрая, в своем воздушном батистовом платье с рукавами-«крылышками», стремительно перебежала улицу — туда, к багрово-черному пролому, и Валентин не сразу понял, что произошло. Сознание его отказалось в первый момент понять это.
Секунда, вторая… Последняя, третья, секунда вытянулась, разрослась в бесконечное, багрово-черное мгновение…
На том месте, где в четком багровом силуэте пролома только что была мать, пылал огненный факел с очертаниями человеческой фигуры.
Он не успел ни закричать, ни броситься к горящей матери. Железная смерть, уже несколько часов носившаяся над городом по замкнутому кругу, обрушилась на него…
Когда он выбрался из-под горячих кирпичей и горящих досок, он не понял, где находится. Там, впереди, где должен был быть пролом в стене, в котором он в последний раз увидел мать, светилась теперь груда раскаленных кирпичей. От дома слева осталась лишь стена, и стена эта клонилась, готовая рухнуть. Он рванулся к ней, словно надеялся удержать ее, упросить не падать. Но стена рухнула, еще раз похоронив багрово-черный пролом, в силуэте которого так страшно пылал тот факел…
Он разгребал руками дымящиеся кирпичи, обжигая руки и не чувствуя боли, срывая голос, звал и кричал… Кто-то оттаскивал его от этой раскаленной горы, от страшного могильного холма над телом матери. Отбиваясь, он оглянулся.