«Пришла читать нам мораль, — подумал Петух с досадой, — да еще привела для защиты Утреннего Коня…» Зря он, Петух, вчера похвалил ее. Назвал правильной девчонкой. Нахалка она, вот кто она такая!
— Катись! — повысил голос Петух. — И ты, Конь, получишь…
Но Сима спокойно сказала:
— Ну-ка, мальчики, собирайтесь!
— Это куда нам собираться, под конвоем на джутовую? — процедил сквозь зубы Петух.
Он повернулся на другой бок и принялся нарочно храпеть, по-поросячьи взвизгивая.
Сима побледнела. Такой обиды еще никто в жизни не наносил ей. Она даже всхлипнула от злости. Утренний Конь схватил Петуха за чуб и сердито крикнул:
— Эй, вы, собирайтесь на «Пролетарий»!
Всех троих словно ветром сдуло с их песчаных постелей.
— Так это правда?
— Да, правда. — Больше ничего Сима не произнесла.
Стоит ли им рассказывать, как она с Утренним Конем ради них добиралась на шлюпке к «Пролетарию» ночью, при штормовой волне? Знали бы, как трудно было уговорить стармеха принять их смазчиками в машинное отделение. Да, лучше молчать. Ничего, кроме черной неблагодарности, от них не жди… Но что с ними случилось?
Мальчики виновато глядели на нее.
— Навсегда спасибо! — сказал Петух. — Слышишь?
— Слышу, не глухая, — как можно суровей ответила Сима.
Но глаза девушки улыбались. Слова «навсегда спасибо» — не простые слова…
Кладовка деда Еремея опустела.
Приглаживая на ходу свои непокорные вихры, мальчики важно прошли через весь рынок, мимо мучных будок и рундуков, заваленных разной снедью, мимо старой турецкой башни, в которой они не раз прятались от дождей. Будь на свете бог беспризорных, босоногий и смуглый, как цыган, бог, то, взглянув на них в эту минуту, он бы смертельно заскучал — таким веселым блеском полнились мальчишеские глаза. Нет, никто из пацанов назад к нему не вернется.
— Адье! — сказал Петух Старому рынку и махнул рукой.
Добрыня и Соломон Мудрый повторили жест атамана.
А Утренний Конь шел впереди всех, рядом с Симой, и громко гремел своими рыжими башмаками.
Моя подружка Верка
Ее привел Михаил Дмитриевич Томас, директор нашего завода. Босая, вся в угольной пыли и в длинной, до пят, солдатской рубахе, она сердилась и шипела, словно змейка.
— Как тебя зовут? — спросили ее.
— Верка! — камнем бросила она в нас свое имя.
— Нечего там с дурочкой разговаривать, в баню ее! — сказал Томас, посмеиваясь в свои короткие усы щеточкой.
Ее отмывали в кочегарке, в деревянном чане.
— Уйду, все равно уйду! — грозила она.
Но, пройдя еще одну страшную пытку — ножницы парикмахера, — она не выполнила своего обещания. По-видимому, девочка в белоснежном халате, синеглазая, с веселыми веснушками на лице, выглянувшая из зеркала парикмахерской, понравилась ей…
Так на заводе искусственных минеральных вод появилась еще одна наклейщица бутылочных этикеток, Верка Каневская.
Была она хмурой и вспыльчивой. Ни с кем на заводе не сходилась. И лишь только к одному Томасу она привязалась сразу, всей душой.
Понемногу она привыкла и ко мне, а спустя еще один месяц ее громкий смех можно было услышать и в котельной, и в механической мастерской.
После работы мы вместе бродили по городу, смотрели кино, лакомились копчеными чирусами, а к вечеру шли к морю.
Звезды кружились над нами жемчужной каруселью. Ветер приветствовал нас гудками океанских кораблей. Нежно дышало на нас море. Все было наше! И ветер! И море! Весь мир! Но Верка, сидящая на скале, еще выдумывала свои, новые миры и тут же щедро их населяла говорящими на всех языках цветами.
Удивительные Веркины цветы купались в море, пили чай и ходили друг к другу в гости… Они даже могли летать.
— А как же люди? — интересовался я.
— Будут и люди. И все такие, как Томас…
Томаса мы любили. Нам он казался лучше всех директоров на свете. С голубыми точками под глазами — такие обычно бывают у кочегаров, — Томас ходил по заводу, ко всему зорко присматривался. Если что-нибудь не ладилось, он добродушно ворчал:
— Непременно этой ночью мне шах персидский приснится…
Дело в том, что наш завод до революции принадлежал опальному персидскому шаху, шах сгинул, но вся техника у нас пока еще оставалась шахской…
О шахе, изгнанном из Персии своими жестокими родственниками, мы сочиняли с Веркой веселые истории о том, как в полночь он появляется на заводском чердаке, а с первыми криками петухов превращается в нашего сторожа деда Андрея… О наших неприхотливых выдумках узнал и Томас. И порой мы, трое, при виде деда Андрея, не подозревавшего, что в нем живет царственный изгнанник, лукаво переглядывались.