Местом наших прогулок был еще и порт, солнечный и гремящий. Здесь пахло кокосами, сыромятной кожей и бочками с керченской сельдью. Все запахи планеты вырывались из глубин трюмов и буйствовали на причалах.
— Вира!
— Ола!
— Темно!
— Вит-вит! — неслось с палубы кораблей.
А мы, взобравшись на тюки джута, глядели на гавань и говорили, говорили… О чем? Да ни о чем… Видели облака — и говорили об облаках, видели ласточку — и говорили о ней, а то просто молчали.
В те дни я мечтал стать комсомольцем. Я даже держал наготове кимовский значок, бережно хранимый во внутреннем кармане куртки. Но в комсомол меня почему-то не принимали.
«Пусть перебродят в твоей голове все пацанские твои черти, жди и не волнуйся», — сказал Савва Токарев, секретарь комсомольской организации. Он работал на пароконной площадке. Его гнедые кобылы Данка и Муся вызывали зависть в сердцах биндюжников Мельничной улицы.
«Жди и не волнуйся…» Но было похоже, что Савва забыл обо мне.
В город мы возвращались людной Приморской улицей, не торопясь шли мимо трактиров, кофеен и небольших съестных лавок. Оттуда валили аппетитные запахи маринованной камбалы и доносился смех какого-нибудь очаковского рыбака, веселого дядьки с открытой бронзовой грудью.
День на Приморской то звенел струнами мандолин, то звучал гулкой цыганской скрипкой. Ласточки пили рыжее вино неба и, захмелев, низко кружились над мостовой.
Однажды, проголодавшись, мы зашли в трактир «Таврия». Четыре пацана, сидящие там за мисками с зелеными щами, взглянув на нас, перестали есть.
— Глядите, Верка! — сказал один из них, пацан в полосатой майке.
Верка бросилась назад к двери и увлекла меня за собой:
— Бежим… Убьют… За то, что их бражку бросила…
Бежать я отказался. Драться я умел. Два против четырех — это еще не так страшно. Но, взглянув на свою подругу, понял, что сегодня она мне не помощница.
— Убьют, — повторила она. — Это Сенька Катушка, Павка Бык, Ванька и Гришка Курица… Бык — атаман. У него финка…
— Ладно, не бойся.
— Догонят…
Но никто нас не преследовал.
Верка успокоилась так же внезапно, как и испугалась.
— Ну и пусть… Не боюсь!.. — Она гордо подняла голову, и ее глаза стали как два синих ножика…
А лето проходило. Оно пахло южными грозами, бахчой и морской солью.
Встречая меня, Савва говорил: «Готовься…» Но в комсомол на очередном комсомольском собрании приняли не меня, а Верку, приняли с ходу, без возражений…
Савва Токарев хмуро объяснил:
— Жалоба на тебя пришла из клуба пищевиков. Затеял ссору с дежурным… Не отказываешься?
— Ну, было… Он меня в кино не пускал с билетом.
— Решили еще малость обождать.
Я отошел в сторону, печальный и одинокий.
Верку все поздравляли. И молодые и старые.
А я все стоял в стороне, словно чужой.
Счастливая Верка подошла ко мне и попросила, чтобы я отдал ей свой комсомольский значок.
— Ведь пока он без дела… — сказала она.
Эти слова словно ударили меня по лицу. Я не знаю, что тогда на меня нашло. Без дела?.. Красные круги поплыли перед моими глазами… Без дела?.. Не смеется ли она надо мной? Я не помню, что я ответил ей. Наверное, обидное, злое…
Веркины глаза вспыхнули и вновь стали как два синих ножика, а от ее веснушек, по точным моим подсчетам их было ровно двадцать четыре штуки, возникло колючее оранжевое сияние…
Ни на кого не глядя, я вышел за ворота.
Я хотел было пойти к морю, но тут же передумал и пошел в степь. Сначала южный ветер дул в серебряные дудки, и они звучали как тихое птичье пение. Потом поднялся северо-восточный и стал дуть в свои бронзовые длинные трубы, но и они звучали мягко, чуть-чуть тревожно. Хорошо было в степи, в горячих высоких травах, слегка тронутых желтой кистью осени. И все же меня потянуло назад в город, к морю…
Когда я добрался до города, был уже вечер. На Греческой площади я купил два бублика и присел на скамью. Неожиданно возле меня послышался насмешливый голос:
— Ха, Веркин ухаживатель!
Я обернулся. Пацан в полосатой майке стоял у стены трактира «Афины» и делал мне таинственные знаки рукой.
— Павка Бык? — подойдя, спросил я.
— Нет, Сенька Катушка.
Он взял у меня один из бубликов и с хрустом вонзил в него зубы.
— Верку не сегодня-завтра найдем… Ее уже на Мельничной видели, — сказал Катушка. — Пока не тронем. Она до зарезу сейчас нам нужная. Шмутки одни надо загнать. Ей сподручней…