— Айн, цвай, драй!..
В ответ Янка плюнул вслед подводе, попал на заднее колесо и остался доволен своей меткостью.
Приближался полдень. В торжественной голубизне неба не было ни одного бегущего облака. Все было неподвижно и на земле.
Янка поглядел вверх, на окно Кати Рублевой. Лукавая улыбка появилась на лице мальчика. Сейчас он поднимется к ней и вытащит из-за пазухи горбушку белого хлеба. Глаза у Кати сделаются круглыми от удивления. «Янка, что случилось?» — спросит она, весело смеясь.
Катя была дома. Она стояла в матросской военной форме перед зеркалом и поправляла ремень, на котором висел наган в черной бородавчатой кобуре.
— Рано уходишь, тебе же вечером… — сказал Янка.
— Вызвали, — ответила Катя. — Переходим на казарменное положение.
В своей матросской форме она выглядела очень красивой.
Янка одобрительно кивнул головой и сказал:
— А что я тебе принес! В жизни не узнаешь. Ну-ка закрой глаза!
Катя послушно исполнила приказ Янки.
— А теперь открой!
Янка угадал. Катя и вправду удивленно вскрикнула:
— Янка, что случилось?
Она взяла хлеб на ладонь и долго им любовалась, как любуются драгоценностью.
— Все тебе! — сказал Янка с гордостью.
— Мне? Но где достал?
— Ешь и не спрашивай!
Но Катя все не решалась поднести хлеб ко рту. Она пытливо глядела на мальчика.
— Часы?.. Часы отцовские продал? — вдруг спросила она.
— Да нет же! Хлеб раздобыл у немца-колониста из Большой Аккаржи. За тесак и четыре сотни патронов… Глупый немец пошел бы на Вторую заставу и взял бы даром… Там под стеной артсклада миллионы…
— Постой, постой, о чем ты говоришь? Какой немец?
— Тот, что с подводой. Только укатил…
Катя положила хлеб на край стола.
— Что еще увез твой немец?
— Какие-то мешки…
Катя закрыла глаза и сразу же их открыла. Янка их не узнал. Они были, как сталь его тесака. Да и сама Катя стала другой. Колючей, как ежик.
— Ты знаешь, что ты натворил? — Голос Кати дрожал от гнева.
— Я?.. — испугался Янка.
— Немцы-колонисты не сегодня-завтра поднимут восстание. Все штабы перешли на казарменное положение. В нас же стрелять твоими патронами будут…
Катя швырнула хлеб в окно и подняла руку над головой мальчика. В Янкины уши, казалось, ворвался вихрь.
Он скатился вниз по лестнице. Стал посреди двора и поглядел на небо. Небо колыхалось над ним как студень.
По аккаржанской пыльной дороге бежал Янка. Печать из пяти тонких девичьих пальцев горела на его лице. Он бежал, плакал и задыхался.
— Патроны… — бормотали Янкины губы. Но никто не слышал их бормотания. — В нас… — вскрикивал Янка. Но крик его умирал в густой придорожной траве.
Он бежал под огромным небом, маленький одинокий гномик. Мальчик и небо! Жаркое, синее. Ветра не было. Но в застоявшейся степной тишине, казалось, таился вкрадчивый шелест летящих стрел, и маленький двенадцатилетний Янка, мальчик с курносым носом и мохнатыми ресницами, всем своим сердцем ощущал их жгучее приближение. Небо и мальчик? Серый гномик в облаках серой пыли. Мальчик и небо? Знойное, огромное, безжалостное…
Немецкую подводу Янка увидел издали, у ворот постоялого двора, но как только он подбежал к ней, лошади тронулись. Вид у немца был сытый и сонный. По-видимому, он плотно пообедал.
— Дяденька! Отдайте! — умоляюще завопил Янка.
Обернувшись, немец заморгал ресницами и громко выругался:
— О дурацкая башка, что тебе отдать? Тесак?.. Патроны?.. Да?..
Он изо всех сил хлестнул кнутом лошадей.
Но Янка не отстал.
Немцу даже понравились такие быстрые и неутомимые ноги мальчика. Очень хорошие ноги. Первый сорт. Когда Советской власти не станет — это вот-вот случится, — он откроет свое собственное дело, ресторан для дачников. Такой быстрый мальчик — одна нога здесь, другая там — может пригодиться. Правда, у него совсем глупая голова… Что он может сделать один на безлюдной дороге?
Немец благодушно выругался.
А маленький Янка бежал за подводой. Не съешь он сегодня так много хлеба, он бежал бы быстрее.
Краски степного дня темнели в глазах Янки. Померкло небо. Пожухли травы. Не гасли лишь одни желтые цвета — желтая дорога, желтая даль и желтые подсолнухи на бортах подводы.
Она то приближалась, то удалялась. Стайки ласточек кружились над мордами двух кобыл, будто хотели остановить их на всем ходу посреди дороги. Но хозяин подводы лишь насмешливо кривил губы. Он размахивал кнутовищем, как дирижерской палочкой.