— Ты, девочка, не беспокойся. Ученые когда-нибудь найдут способ вылечить наше море.
Улыбка отца не нравится Тюльке. Она гневно топает ногой:
— Алла Федоровна сказала, что мертвая зона в нашем море в несколько раз больше живой!
— Ну и больше… Только не злись, я этого не люблю! — повышает голос отец. — Не дури, Тюлька.
Тюлька? Нет, она не Тюлька! Ее зовут Юлькой. А Тюлькой ее прозвал сам отец, да ладно, пусть, она не обижается…
— Поговорю с вашей пионерской организацией, — заявляет отец, — пусть дадут тебе важное поручение, вот тогда и выбросишь из своей головы черного старика…
— Нет, не выброшу, чтобы он света белого не видел! Пусть треснет, как тот пузырь поросячий!..
Вот так точно ругается Тюлькина бабка, и отец, не в силах удержаться от смеха, говорит:
— Не надо нам ссориться, лучше взгляни на море, видишь, какое оно живое!
Тюлька глядит на море. Оно и вправду живое, веселое, молодое. На лице девочки играет свет солнца. Свет неба. Свет летней волны.
Штурман сейнера «Нина» кладет руку на плечо девочки:
— Скажи своей Алле Федоровне, что рыбы еще всем хватит и хватит!
— А все же кому-нибудь не хватит!
Тюлька неодобрительно косится на отца. Ему-то что? Не к нему каждую ночь приходит черный старик с руками, как щупальца осьминога. Она теребит свои косы, и ту, что похожа на бублик, и другую, что торчит, словно рог козленка, и говорит:
— Когда вырасту, сама стану ученой…
Тогда уже не во сне, а наяву она схватится с черным стариком. Она победит. Ее море до самых краев наполнится серебряной рыбой. Всем хватит на тысячи и тысячи лет — никто не будет в обиде. Вернется космонавт с Марса и вволю натешится черноморской янтарной юшкой. Попробуют ее гости с другой планеты и потребуют по второй тарелке…
Узнает ли грядущее человечество, как заботилась о нем маленькая синеглазая пионерка Тюлька?
Журавли
Поезд шел в Козырево. Ольга Барвинкова, маленькая синеглазая девушка, сидела возле окна и молча глядела, как навстречу бегут поля, сады, речки с отраженными в них облаками да кирпичные водонапорные башни.
После станции Гульевой, где стояли баки с горючим, похожие на серебряные грибы, начался дождь, с полей потянуло пахучей осенней свежестью, и Ольге вдруг почудилось впереди, за кленовой рощей, море. Сейчас оно широко откроется перед ней, зеленое, штормовое. Но мимо лишь пронеслись овраги с желтой водой.
Ольга, дочь рыбака да и сама душой рыбачка, вздохнула. Как она будет там, в Козырево, без моря? Все остальное не пугало ее. С работой она справится. Пусть ребята даже назовут ее Олежком из-за круглого, почти мальчишеского лица, как это уже однажды случилось в городской школе…
Дождевые капли громко стучали в вагонное окно, мешали видеть, и день побурел, весь наполнившись предвечерней мглой.
«Такой же дождь, наверное, шумит в Одессе, — думала Ольга, — там еще с утра собирались дождевые тучи. А ночью над городом кричали журавли, особенно громко пели они над морем, словно бросали вызов морской осени, ее ветру, ее гривастой ворчливой волне». И вот все позади. Прощай, море!
А море она любила, любила, даже не зная за что, просто так, навечно, по-рыбачьи…
Нервно, торопливо стучали колеса, порой неприятно взвизгивая. Пассажиры, успевшие перезнакомиться друг с другом, вели долгие разговоры, прерываемые то веселым смехом, то удивленными возгласами.
Но в Ольгином купе было тихо. Ее единственная соседка, старуха с добрым лицом, в черной шерстяной шали, неодобрительно косилась в сторону молчаливой пассажирки.
— Доня, а донька! — наконец не вытерпела старуха. — Может, тебе что надо, скажи?
— Мне? Нет, ничего, спасибо!
— Ты скажи! — участливо повторила она. — Бледная ты… Я тебе вина дам, согрейся.
Не обращая внимания на протесты Ольги, старуха достала из плетеной корзинки хлеб, небольшой кусок высохшей брынзы и початую бутылку вина. Нашлась и фарфоровая чашка.
— Ты на какой станции сходишь? На Серебрянке? — угостив Ольгу вином и отпив немного сама, спросила старая женщина.
— В Козырево, — ответила Ольга.
— Видать, учительница, верно? Глядела я на тебя, глядела, думаю, едешь ты без желания. Угадала? Ты не обижайся, что я говорлива… И фамилия моя такая: Ручьевая, Алена Васильевна. Значит, к Никанору?