— Готовы?
Все знают, что это значит: что-то отчаянное, дерзкое задумал атаман. Да, Пашка и Мотька готовы.
— А как же со мной? — спрашиваю я с обидой.
— А ты делай тепло, кочегарь…
Меня оставляют одного в подвале.
А на улице уже вечер, по-прежнему кружит метель, и, убаюканный ее шумом, я мало-помалу засыпаю. И мне снится детдом на Четвертой станции… Мне снятся детдомовские шлюпки с развернутыми парусами…
Зачем мы оттуда ушли?
Что-то дикое, птичье было тогда в наших душах, и мы метались с места на место то на крыше вагона, то в трюме очаковского дубка. Но Четвертую станцию я никак не мог позабыть. Мне повсюду слышался ее веселый и властный голос: «Вернитесь, все беглые пацаны!»
Взять бы и вернуться… Но этому не бывать… «Предатель», — скажет Жорка, а предателям нет житья на свете…
Я просыпаюсь от крика. «Мама!» — кричит какая-то маленькая девочка. Нет, совсем не девочка. Кричит олененок на руках Пашки, а Жорка заносит над ним тесак, которым мы прочищаем решетки казанка.
— Чистый Мотька! — вдруг заявляю я с страшном волнении.
— Что ты мелешь, заика?
— Мотька! — упрямо повторяю я.
И тут все видят, что олененок и вправду похож на Мотьку.
Такие же золотистые ресницы и совсем Мотькины глаза…
Жорка с бранью швыряет тесак в угол и велит Пашке отпустить олененка.
Мы садимся к огню, сидим и не смеем взглянуть на Мотьку.
Не можем глядеть и на олененка… А он тем временем протягивает мордочку к хлебу и неторопливо сжевывает все наши четыре заветных пайки. Но мы не шевелимся. Наши голодные мальчишеские глаза светятся.
— Четвертая станция! — вдруг произносит Жорка.
Он кладет руку на мое плечо и ждет, что скажут остальные.
Мотька и Пашка удивленно переглядываются. В их глазах Жорка уже не атаман.
— Остаюсь, — решительно заявляет Пашка и сплевывает под ноги Жорке.
А Мотька? Мотька не знает, что делать. Он молчит, молчит и наконец, вздыхая и хмурясь, становится рядом со мной.
И мы трое выходим в метель, в ночь вместе с олененком.
Он бежит за нами и звонко топочет маленькими копытцами. А путь далек, через весь город, в наш бывший детдом, из которого Жорка, Пашка и Мотька выкрали сегодня олененка…
Четвертая станция открылась нам в разливе ярких новогодних огней.
Туда мы пришли ровно в полночь и там остались.
Олененка мы прозвали Мотькой.
А спустя неделю в детдом пришел и Царь Пашка.
Он принес для олененка морковь — редкое в те дни лакомство.
Морские львы, играющие на флейте
Еще вчера мы были беспризорной шпаной, а сегодня?.. Сегодня мы безработные подростки, зарегистрированные на бирже труда. Нам выдали талоны на бесплатные обеды и предоставили койки в общежитии, бывшем графском особняке.
— Сказка! — сказал Алешка.
С ним мы сразу согласились.
После обеда — миски горохового супа и фунта хлеба на брата — мы бродили по городу горластой веселой тройкой. Причина для веселья была. Девушка на бирже труда в красной косынке, маленькая, как флажок на рее, обещала направить нас в школу юнг, на парусный трехмачтовый барк «Ласточка».
Все трое на одном корабле! Что может быть лучше? Наша дружба была прочной, как броненосец. Но бывает, и броненосцы выбрасываются на мель…
Все началось с цирковой афиши. На ней оранжевый лев держал щит, а на щите писалось:
Мы завороженно глядели на афишу, как кролики на удава, не в силах пошевелиться. Наконец Алешка сказал, что он еще ни разу не видел живого крокодила. Санька заявил, что летающего слона он видел, но только во сне. Меня же почему-то привлекала женщина-гидра.
Но денег-то, денег у нас не было. В то время один билет на галерку цирка стоил сто тысяч рублей.
Алешка, обладавший практическим умом, задумался. Он сел на обочину мостовой, уткнулся подбородком в колени и принял позу мыслителя. Мы с надеждой глядели на него.
Достанем! — спустя несколько минут произнес Алешка.
На другой день мы обедали без хлеба. Съели по две тарелки супа. А хлеб мы принесли чистильщику сапог албанцу Коке, двадцать лет просидевшему на Греческой площади в своей белой албанской феске. Он долго и сердито разглядывал куски черного хлеба, обнюхивал их со всех сторон и неодобрительно качал головой, словно наши пайки были фальшивые.
— Между прочим, в Одессу идет пароход, везет пшеницу, — сообщил Кока. — Хлеб подешевеет…