Об исключительной важности дела я мог не говорить. И так было ясно, что по пустякам я не стал бы звонить к нему прямо на службу.
— Лады, — ответил он. — Знаешь ресторанчик "Евгений и Параша", открылся на Литейном к юбилею?
— С улицы видел, внутри еще не бывал.
— Вот и побываешь. Сейчас сколько, четверть второго? Давай в три часа в этой самой "Параше". Я как раз туда обедать приду.
4.
Когда я сказал Акимову, что при катастрофе на испытаниях ракетного двигателя вытащил из огня четверых, то немного прихвастнул. Спас-то я действительно четверых, но ВЫТАЩИЛ всего троих.
В момент взрыва я только подходил к испытательной площадке. Накануне прошел холодный осенний дождь, я переступал через лужи, когда рвануло так, что я едва не опрокинулся. Меня, конечно, оглушило, но рассудок я не потерял. Я сообразил первым делом сдернуть свой тонкий шарф, намочить его в ближайшей лужице, обмотать им лицо и через него дышать. Однако от ядовитых паров нашего топлива мокрая тряпка помогала слабо. Вытаскивая третьего раненого, я сам уже еле держался на ногах. Носоглотку и легкие разрывало изнутри тысячами иголок, незащищенные глаза обжигало, я заливался слезами и с трудом что-то различал перед собой.
И все-таки, положив третьего спасенного на землю и кивнув подбегавшим медикам, я, пошатываясь, побрел назад. Мне было так плохо, что я почти не испытывал страха, все силы уходили на преодоление пространства. Иссеченный осколками бетонный пол, казалось, прыгал под ногами. И в голове прыгали вместе с пульсирующей болью обрывки мыслей. Я вспоминал, как накануне испытаний мы материли химиков, изготовивших и приславших нам слишком мало топлива, как подсчитывали, на сколько секунд работы двигателя его хватит, какие характеристики успеем снять. Да если б мы, дураки, получили этого бешеного зелья хоть вдвое больше, никто из нас уж точно не остался бы в живых! А так — я шел за четвертым.
Ручейки разлившегося топлива пылали на бетоне зеленоватым пламенем. И в адских отсветах я, полуослепший и задыхающийся, заметил наконец человеческое тело, придавленное рухнувшей стойкой с приборами и тянувшимися от них кабелями. Утирая слезящиеся глаза, попытался понять, жив бедняга и действительно шевелится, или его движения мне мерещатся и тогда я должен просто обойти мертвеца. Но тут он явственно приподнял руку, подзывая меня.
Я сумел столкнуть в сторону конструкцию, придавившую несчастного, но у меня уже не оставалось сил, чтоб вынести его самого. Всё, на что я оказался способен, это помочь ему встать. И мы побрели вдвоем среди огня, подпирая друг друга, шатаясь и спотыкаясь. Обоих раздирал неистовый кашель, на обоих тлела одежда, оба почти ничего не видели. Он бы не дошел без меня, а я без него.
По-настоящему мы познакомились, когда валялись на соседних койках в больнице Военно-медицинской академии. Он называл себя моим крестником, а день взрыва и своего спасения — вторым днем рождения.
Повезло моему крестнику и с первым днем рождения: на свет он появился 22 апреля 1970 года, когда всё прогрессивное человечество праздновало столетие Владимира Ильича Ленина. По такому случаю папа с мамой дали новорожденному сыночку имя Вилен, а в конце перестроечных восьмидесятых это имя на всю оставшуюся жизнь трансформировалось в Билла.
Билл Шестак закончил питерскую "Техноложку" на год раньше, чем я "Военмех". А из развалившегося ракетного НИИ мы с ним уходили вместе. Я собрался, как с крутого берега, бултыхнуться в кипящие волны бизнеса, а он — надеть мундир с погонами старшего лейтенанта милиции.
— Куда ты полез, Билл? — пытался я урезонить его. — Это же выгребная яма!
Он только усмехнулся:
— Выгребную яму иногда выкачивают. И тогда ассенизаторы получают свой шанс.
Потом, хоть и не слишком часто, мы с ним встречались, делились новостями. Я гулял на его свадьбе. Его молодая жена безуспешно пыталась сосватать мне свою подругу. Ментовскую клоаку время от времени, хотя бы для вида, слегка чистили, и Билл Шестак всякий раз оказывался настолько незапятнанным, что после каждой чистки поднимался на очередную ступень. Он даже гордился своей профессией, и когда милицию переименовали в полицию, а сотрудников ее стали в народе звать полицаями, по-прежнему сам себя называл ментом. Он служил и служил, а я менял бизнес-амплуа в тщетных попытках разбогатеть, пока в итоге с треском не прогорел и не потерял всё.
Те два года, что я проработал и прожил в психиатрической больнице, я не напоминал ему о себе. Позвонить мне домой он не мог, поскольку я лишился квартиры, а личные телефоны с обязательными номерами тогда еще не ввели.