Самым простым решением было зайти в ближайший кабачок и срочно выпить граммов двести. Но водка дает недолгое облегчение. Другие варианты? Завалиться на вечер и ночь к женщине? Пожалуй, такая разрядка мне бы не помешала. Некоторое время я размышлял, какая из моих бывших подруг согласится сходу меня принять, пока не понял, что ни одна из готовых к легкому согласию мне в моем нынешнем состоянии не поможет. А та единственная, которая способна помочь, вряд ли пустит меня на порог. И вот ее-то мне сейчас и захотелось увидеть. Мучительно, нестерпимо! Это было даже не физическое желание, а нечто вроде попытки к бегству: словно только у нее и в ней мог я укрыться от своих забот и страхов.
Я промучился несколько минут, наконец сдался, шагнул в первую попавшуюся подворотню, чтобы хоть немного отдалиться от уличного шума, вывел на экранчик телефона незабытый набор цифр, помедлил еще — и послал вызов.
Она откликнулась почти сразу, после второго гудка, и я услышал голос, насмешливый и недоверчивый, показавшийся родным:
— Валун, ты?! — Значит, она тоже не удалила мой номер из списка, а может быть, и сама помнила его.
— Мила…
— С чего это вдруг ты мне звонишь? Или просто ошибся, кнопочку не ту нажал случайно?
— Мне тебя нужно увидеть.
— Случилось что-нибудь? — В ее ироничной интонации промелькнула едва уловимая нотка сочувствия.
— Многое может случиться, Мила. У меня такие проблемы…
— Знаю я твои проблемы! — отрезала она.
— Пожалуйста, Мила, ну позволь мне приехать.
— Иди к черту!
— Пойду. Куда угодно. После того, как тебя увижу.
— Два года ты без меня обходился?! — это уже было сказано со злостью.
— Полтора, — ответил я и, добросовестно подсчитав, уточнил: — Год восемь месяцев.
— Ну и продолжай в том же духе!
— Больше не могу-у.
— Сволочь, паразит!
— Правильно, Милочка, так меня, так.
Она перевела дыхание и угрюмо сказала:
— Я сейчас на дежурстве. Пересменка в восемь вечера.
— Ничего, подожду. К дому твоему поеду, у парадного буду стоять и ждать.
— Вот зараза, от тебя разве отвяжешься! Ладно, постараюсь на час раньше подмениться.
Той далекой зимой девяносто седьмого — девяносто восьмого, когда мы с Биллом валялись в больнице Военно-медицинской академии, мне было двадцать шесть, а ей, начинающей медсестричке, едва исполнилось девятнадцать. Ни красивой, ни даже просто сексапильной назвать ее было нельзя, но облик ее вызывал какую-то веселую симпатию: живые, сияющие любопытством карие глаза, трогательный тонкий носик, по-лягушачьи крупные губы, копна рыжеватых волос. Высокая и худощавая, она двигалась еще с детской неуклюжестью, словно скованная своим белым халатом, и это придавало ей особое очарование.
Я казался ей героем. По мне, так настоящими героями были солдаты и офицеры из соседних палат, искалеченные на проигранной первой чеченской. Однако Мила сразу, по уши влюбилась именно в меня, и не заметить это было невозможно. От старших по возрасту и опыту медсестер она уже набиралась понемногу циничной иронии, свойственной их профессии, но со мной — терялась и смущалась. Когда говорила мне, например, чтобы я сдал анализ мочи, густо заливалась краской. Похоже, ее приводило в смятение то, что она требует от полубога низменных человеческих отправлений.
Меня, дурака, всё это забавляло. Конечно, вскоре я начал целовать ее и тискать во время ее ночных дежурств, заведя в какой-нибудь пустой, темный кабинет. Я просто-напросто изголодался по женскому телу и брал то, что само падало мне в руки. Зато она, одуревшая от любви и вообще не знавшая до тех пор мужских прикосновений, переживала мои ласки, как нечто сверхъестественное.
Выйдя из больницы, я снял небольшую квартирку, и Мила тут же, безропотно переселилась ко мне. В нашу первую ночь она плакала от боли и счастья сразу. Так у нас и пошло, и даже теперь, четверть века спустя, не могу понять — искалечил я ее жизнь или, напротив, согрел и наполнил смыслом.
Вначале она была уверена: мы вот-вот поженимся. Поняв, что я не намерен себя связывать, испытала первое потрясение, однако смирилась. Ей не важны были формальности, только бы жить со мной и для меня.
Любил ли я тогда Милу? По-своему, наверное, любил. Я ведь не только упивался своей властью над ней. Очень скоро я сам попал в зависимость от нее, сковавшую меня куда прочнее свидетельства о браке и штампа в паспорте. Потому что, когда ее иллюзии о моем суперменстве рассеялись, она оказалась для меня той самой женщиной, которая необходима любому нормальному мужчине. Женщиной, с которой без всякой игры можно быть просто самим собой и знать, что она, видя всю твою нескладность, посмеиваясь над ней, всё равно тебя любит именно таким, каков ты есть.