Больше того: с Милой я становился гораздо умнее, чем был сам по себе. Она-то считала себя недалекой, да и я как будто невысоко ценил ее интеллект, но в общении с нею мой собственный мозг накалялся и набирал мощность. Никогда не забуду эти наши разговоры, происходившие обычно в постели. Меня, начинающего предпринимателя, захлестывала одна идея за другой. Я возбужденно выговаривал их. А Мила, лежавшая рядом, голая (так она любила спать со мной, даже без ночной рубашки), подперев щеку рукой, чуть улыбаясь, слушала мои разглагольствования и внезапными насмешливыми замечаниями, словно щелчками, сбивала меня с эйфорических взлетов на ухабистую землю. Я горячился, доказывал, мысль моя обострялась. И в итоге, зачастую неожиданно для меня самого, вся ситуация представала совершенно в ином свете, открывались не замеченные прежде возможности и ходы.
Не только перед Милой, перед самим собой виноват я в том, что не смог отплатить ей верностью. Однако в молодости это оказалось выше моих сил. Да и память о мамочкином уроке бродила у меня в крови отравой презрения к любым женским чувствам, в том числе к женской преданности.
Конечно, я не собирался тогда расставаться с Милой. Мне всего-навсего казалось, что я и с ней сохраняю свою свободу. Но мое толкование свободы, как права на посторонние интрижки, вызвало у Милы такой взрыв негодования, от которого наша совместная жизнь разлетелась вдребезги.
Через какое-то время, измучившись без нее, я уговорил ее вернуться. Затем последовали новый скандал и разрыв. А дальше всё повторялось: мы то сходились, то расходились. И причиной расставаний были уже не только мои похождения. Мы с Милой, по существу, превратились в супружескую пару, а не бывает семьи без конфликтов. Но мы не могли, как другие, ссориться годами и всё равно жить вместе. Характеры у нас обоих были слишком независимые. К тому же, с возрастом ее самолюбие возрастало, а у меня терпение и покладистость прибывали слишком медленно.
Во время одного нашего воссоединения случилась трагедия. Мила заявила мне, что годы ее проходят, и, — будем мы вместе или нет, ей на это уже плевать, — она в любом случае решила завести от меня ребенка. А я как раз втянулся в новый коммерческий проект, вертелся волчком и умолил ее отложить затею на полгодика. Потом, — уверял я, — мы, конечно, сотворим нашего младенца. Потом — пусть вынашивает, рожает, растит, я буду помогать. На полугодовую отсрочку она согласилась. В то время как раз входили в моду "прививки от беременности": противозачаточные уколы, обеспечивающие контрацепцию на несколько месяцев вперед. Мы решили, что такой вариант для нас удобнее всего… После неудачного укола Мила оказалась в больнице и вышла оттуда исхудавшая, бледная, со страшным приговором: детей у нее теперь не будет никогда.
Она ни в чем не стала меня обвинять, и дела наши покатились по прежней колее — мы с ней разошлись, потом опять сошлись, потом разошлись снова. И лишь когда в очередной раз я позвонил ей, пытаясь вернуть, она срывающимся голосом заявила, чтобы я больше не смел ее беспокоить: она вышла замуж.
Вот это был удар! Я понимал, что она выскочила за первого попавшегося только для того, чтобы отомстить мне, но — черт возьми — цели она достигла! Я едва на стену не лез в бессильной ярости, представляя Милу, обнаженную, в постели с другим мужчиной.
Вскоре оказалось, что удар вышел еще сильней, чем она задумывала. Я как раз ввязался в то предприятие, которое в итоге разорило меня, а ведь без общения с Милой я терял и добрую половину своей сообразительности, и быстроту реакции. Конечно, если бы она была со мной, то всё равно не избавила бы меня от проклятой деликатности с компаньонами и конкурентами — главной моей, губительной слабости. Но опасность краха я вместе с Милой разглядел бы гораздо раньше. А уж тогда сумел бы хоть что-то выхватить из вспыхнувшего пламени и не прогорел бы до пепла.
Мало и этого. Когда я очутился на улице, без квартиры и без денег, мне некуда было идти, кроме как к Миле. Но я не мог к ней пойти, она была замужем! Так я и сделался медбратом в психушке с правом ночлега в подсобных помещениях. И даже когда после полугода моей тамошней службы я узнал, что Мила развелась, то всё равно не обратился к ней. Раз она тоже поспособствовала моему крушению, я не мог предстать перед ее глазами в таком ничтожном виде. От двух людей не хотел я жалости — от нее и от Билла. Они не знали, куда я подевался, и меня это вполне устраивало. Еще полтора года носил я белый халат санитара. И только после того, как случайно встретился с Биллом, получил место аналитика в "Неве-Граните", немного отъелся, приоделся, восстановил душевное равновесие — только тогда я посчитал, что могу явиться к бывшей подруге с поднятой головой.