Корпуса института, окруженные бетонным забором, стояли на берегу озера. Я вспомнил, как в наивной молодости, в советские годы, сам жаждал стать ученым. Тогда мне казалось, что наука — единственное занятие, придающее смысл человеческой жизни. Что крестьяне на полях и рабочие на заводах трудятся в конечном счете для того, чтобы ученые в своих лабораториях могли, не заботясь о хлебе насущном, постигать устройство мироздания, пробивать — за всех и для всех — дорогу к бессмертию и покорению Вселенной. А потом нам объяснили, что смысл жизни состоит в добывании денег. И я не то чтобы поверил, — не настолько я всё же был глуп, — я просто сдался. Несдавшиеся уехали из России, или спились, или вымерли от отчаяния. Так что, я не совсем понимал, кто же и чем способен теперь у нас заниматься в научном институте с таким громким названием.
Телекамера над воротами шевельнулась при моем приближении, и створки ворот плавно разъехались. Я вошел в обычный двор не слишком преуспевающей фирмы, заставленный машинами не самых дорогих марок. Главное здание тоже выглядело скромно: пятиэтажка, почти такая же, как в поселке, только поновее. Никак нельзя было подумать, что здесь решаются проблемы искусственного разума и трудится дочь одного из богатейших магнатов России.
Правда, мощное ограждение, которое я миновал, говорило о том, что всё не так просто: служба безопасности тут на высоте. Мне стало любопытно, какая охрана встретит меня при входе в корпус — русские или "гостинцы", вооруженные или нет. Но когда я вошел в автоматически раскрывшуюся дверь, то отшатнулся от неожиданности: на моем пути, почти упираясь в потолок, стоял великан высотой в добрых два с половиной метра. У него была непропорционально большая даже для его роста голова, чудовищное круглое лицо в жирно блестевших складках, огромные стеклянно сверкавшие глаза, вздернутый нос с такими ноздрями, что в каждую, казалось, мог пройти мой кулак, и ярко-красные губы, похожие на два батона кровяной колбасы. Сообразив наконец, что предо мною робот, я чуть было вслух не выругался. Хороши хозяева: встречать гостей таким страшилищем!
А робот раскрыл в улыбке жуткую пасть, в которой сверкнули стальные зубы-стамески, приветливо сказал голосом Элизабет: "Проходите, Валентин Юрьевич, я вас жду!" — и покатился со смеху.
Элизабет всё еще смеялась, когда я вошел в ее лабораторию:
— Ну, как вам понравился наш Ромео? — она стояла у своего рабочего стола, компьютер ее был выключен.
— Ромео?
— Робот-охранник, модель Е-один.
— Симпатюшка, — сказал я. — С какого сотрудника вы скопировали его внешность?
— С меня! — хохотала Элизабет.
Она показалась мне еще более красивой, чем при первой встрече. Я не сразу понял, в чем заключается перемена. Потом догадался: она слегка загорела, вероятно, в солярии, — и посмуглевшая кожа удивительно гармонировала с зелеными глазами и густой шапкой каштановых волос. К тому же ей очень шел белый халат, плотно облегавший фигуру.
— Наш Ромео действительно молодец, — с гордостью сказала она. — Выдерживает в упор автоматную пулю и взрыв полукилограмма тротила. А кулаком ломает ствол дерева толщиной двадцать сантиметров. Первая модель, которую мы запускаем в серийное производство. На нее уже десятки заказов.
— У серийных изделий будет такая же прелестная мордашка?
— Нет, куда проще. По соображениям экономии.
— А вот в Японии в серийном производстве роботы-сиделки. У них тоже почти половина населения — старики, за которыми надо ухаживать.
Элизабет посерьезнела:
— Ну, мы-то с вами не в Японии.
— Понимаю. Сиделок вам не заказывают ни правительство, ни бизнес. А как ваши исследования природы таланта?
Она чуть нахмурилась:
— Вы пришли поговорить об этом?
— Я пришел в связи с расследованием, которым занимаюсь по поручению вашего отца.
Элизабет развернула вращающееся кресло, стоявшее перед ее компьютером, села спиной к монитору и указала мне на такое же кресло в проходе между столами: