Мы остановились у рядовой, скромной двери с номером 63. Единственным, что выделяло ее в ряду прочих дверей, была небольшая панель с кнопкой звонка и динамиком. Старший потянулся к этой кнопке и надавил. По его чуть замедленным движениям, по короткому, ненастойчивому звонку, я понял, что мы явились к какому-то начальству. Из динамика раздался ответный выкрик, неразборчивый для меня, но явно понятый моими сопровождающими как разрешение. Старший открыл дверь, и мы четверо, один за другим, вошли внутрь.
Кабинет оказался довольно просторным, хоть и не слишком большим. В центре вытянулся покрытый зеленым сукном стол для заседаний, с каждой стороны к нему было приставлено полдесятка стульев. А в торце его, у стены, под портретом Че Гевары стоял обычный письменный стол, за которым в кресле восседал старик с растрепанными седыми лохмами, в больших очках, что-то увлеченно писавший на ноутбуке.
— Хефе! — обратился к нему старший. — Вот, попался, доставили. Агент, что к Филиппычу подъезжал в ресторане. И телефон у него был специальный. Правда, полицейский, не губовский.
Тот, кого назвали шефом (почему-то по-испански), захлопнул ноутбук, сбросил очки и выпрямился. У него были густые черные брови, резко контрастировавшие с серебряными прядями шевелюры, едкие голубые глаза и мятое стариковское лицо. Он уставился на меня и закричал высоким, слегка визгливым голосом:
— Попался — это хорошо-о! Любопытному на днях прищемили нос в дверях! Оч-чень хорошо! Что скажешь, любопытный?!
При всей напряженности ситуации я вдруг почувствовал, как меня разбирает нервный смех.
Старик оценил мое состояние по-своему. Лицо его собралось в складочки, выражавшие презрение:
— Что, трясешься?
Я, с усилием сдерживаясь, чтобы открыто не рассмеяться, помотал головой:
— Нет.
— А чего ж ты дергаешься? — недоуменно сказал он. И, не дождавшись ответа, сердито крикнул: — Будешь говорить?!
— Буду, — сказал я. — Только наедине. Пусть все выйдут.
Старик взглянул на меня с интересом и сделал моим спутникам небрежную отмашку рукой — на выход. Я был моложе его на четверть века и куда здоровее физически, но он нисколько не боялся остаться со мной один на один. Мне это понравилось.
Мои сопровождающие на секунду замялись, потом старший сказал:
— Мы будем рядом, хефе.
И они вышли.
Когда за ними закрылась дверь, старик опять внимательно уставился на меня:
— Давай, говори.
— А никто не подслушает? — усомнился я.
Старик начал закипать:
— Может, проверку потребуешь?
— У меня сведения сугубо конфиденциальные.
— Конфиденциа-альные! — наморщившись, передразнил он. — Да что ты можешь знать, мандавошка полицейская! Здесь никто меня подслушивать не смеет, говори.
Я набрал было воздуха, но в последний момент все-таки запнулся.
— Говори! — прикрикнул старик.
И я сказал:
— Здравствуй, папа!
2007 — 2011