Матрена Ивановна словно очнулась, глубоко вздохнула и сказала безо всякой горечи:
— Да ты ведь не обо мне думаешь.
— О тебе, — возразила Клавдия. — Митина-то жена потихоньку от отца приезжала?
— Ну что же, — глуше произнесла мать. — Счастье с несчастьем смешалось — ничего не осталося. Тебе, дочка, хватит печаловаться о своей доле. Иди-ка отдыхай. Я отца дождусь.
Оставшись одна, Матрена Ивановна погасила свет и неподвижно просидела до той самой минуты, когда на крыльце, а потом в сенях раздались шаги Диомида Яковлевича.
Тяжело дыша и стараясь не шуметь, он потоптался у порога, снял сапоги и в носках побрел к печи: за последние годы он пристрастился спать в тепле. «Робкий стал», — с удивлением подумала о муже Матрена Ивановна, и что-то вроде жалости шевельнулось в ней.
— Старик, а старик! — негромко позвала она. Он остановился, спросил:
— Не спишь? — Покорно прошел в передний угол и грузно уселся на скамье.
— Дочка-то наша Клавдя… — Матрена Ивановна перевела дух; сердце у нее сегодня пошаливало, — дочка-то заневестилась. Слышишь, отец? Вижу, томится, приплакивает… Как бы чего не выкинула.
— Скажешь тоже… — растерянно пробормотал Диомид Яковлевич.
— Ну вот, не веришь. Девичья грамота — она, известно, вся на ладони написана, тут и спорить не о чем.
В голосе Матрены Ивановны послышались насмешливые нотки, и старик понял, что она говорила правду. Вот тебе и раз! Клавдия, угрюмая, невидная, вроде монашки…
— А что ты думаешь? — сказала Матрена Ивановна, безжалостно угадывая его мысли. — Монастырей нынче нету.
Диомид Яковлевич молчал, озадаченно, всей пятерней, скреб в бороде.
— Ко мне, сказать, сват-то уж и подкатывался, — неожиданно проговорил он, и мать встрепенулась: вот всегда с ним так — молчит-молчит, да и грохнет.
— Сват? — громко, с удивлением переспросила она.
— А я еще ему: какая, мол, у меня невеста, бога с ней гневить…
— Ну? Да не тяни ты!
— «Ну, мне, говорит, и надобна такая…»
— «Такая», — с горечью повторила мать. — А ты не очень-то дешевись, не овцу продаешь. Кто это сват-то?
— Касьяныч, кто же…
Матрена Ивановна легонько всплеснула обеими руками: тоже нашел человека, Касьяныча!
— А жених, поди, того же поля ягода? — сердито спросила она.
— Зачем? Жених как жених… Вдовец, нестарый, в банке служит. Уж если у Клавдии на то пошло, лучше ее сразу прибрать к рукам.
— Под своим крылом пригреть… — протяжно, мечтательно сказала мать, и старик понял, что оба они думают об одном и том же: как, какими силами удержать возле себя последнее дитя?
— Звать, что ли? — спросил он про свата.
Матрена Ивановна молча кивнула, и старик с облегчением перевел дух: окончен трудный разговор, теперь можно улечься на теплую печь…
Он и не подозревал, какая глубокая грусть разрывает сердце матери. Тосковала она равно — о Клавдии и о старом своем муже.
Смутной представлялась ей судьба последней дочери. Да разве сосватаешь ее, строптивую и гордую, за какого-то вдовца? Но что делать, что делать? Пуще всего страшно, если парень, тот самый, о ком поднялись в ней мечтания, посмеется над ней. Бросится она очертя голову на какую ни попадя кривую тропу — гляди на нее тогда, майся! Неужели не хватит горя с теми, старшими детьми?
Диомид влез на печь, укладывается, кряхтит, сейчас сладко уснет. А ведь не знает, что стал дедом, что появился у них, стариков, первый молодой корешок на земле, — не знает и не узнает: нельзя, никак нельзя сказать ему о внучке, ни словечка нельзя сказать.
Старик, может, сам виноват в беде с детьми. Но и жалко его, — шутка сказать, прожили вместе более трех десятков лет, и теперь она даже и вспомнить не могла, какой была в девичестве, до Диомида и до горемычных своих детей…
V
Дни пролетали теперь для Клавдии незаметно, словно во сне. Ей казалось, что они с Яковом живут как счастливые заговорщики, и она уже начинала подумывать: может, это и есть то самое счастье, какого ждала в молодости и так и не дождалась ее мать? Оно пришло к Клавдии до странности просто, незаметно, оно лежало у нее в ладонях, словно белый, смирный, тихий голубь со сложенными крыльями…
Только иногда поднимались неясные сомнения: а любовь ли это? Но она упрямо подавляла в себе тревожные мысли. В аппаратной ждал ее Яков, и она заранее представляла, как он, нерешительно улыбаясь, шагнет ей навстречу. Вечерами они бродили, не очень-то много разговаривая, по дорожной насыпи или в городском парке.