1945—1970
САРГАССОВО МОРЕ
I
В канун 8 марта, отмечавшегося в 1960 году с особой торжественностью — празднику исполнилось ровно полвека, — в клепальном цехе московского завода стало известно, что среди награжденных орденами и медалями названа клепальщица Екатерина Степановна Лаврова.
В обеденный перерыв профсоюзный цехком провел у клепальщиков коротенький митинг. И тут Катерина Лаврова, высокая, сильная, еще красивая женщина, удивила всех до крайности: услышав, что правительство наградило ее орденом «Знак Почета», она вдруг побелела и низко опустила голову. Так, с опущенной и словно повинной головой, Катерина прослушала поздравительную речь председателя цехкома Аполлинарии Ивановны Ядринцевой, вяло ответила на рукопожатие и приметно вздрогнула, когда услышала дружные аплодисменты.
От нее ждали ответа, но она молчала. Образовалась неловкая пауза, работницы зашептались. Ядринцева, старая, опытная профсоюзница, заметно потерялась и все поглядывала в широкий пролет цеха — не появится ли секретарь заводского парткома Пахомов: обещал ведь зайти… Но Пахомова нигде не было видно, люди недоуменно ждали, Лаврова продолжала стоять, как ответчик на суде, и Ядринцева решилась, — она сказала своим громким, немного металлическим голосом то самое, что еще оставалось сказать:
— А завтра вас, Катерина Степановна, в Кремль приглашают для вручения ордена.
Вот тогда-то и произошло чрезвычайное происшествие, ЧП, как определила председательша. Лаврова, подняв наконец голову, взглянула на Аполлинарию горящими, отчаянными глазами и ответила одним словом:
— Нет.
Это тихое «нет» раздалось по всему цеху. И все-таки Ядринцевой почудилось, что она ослышалась.
— Что вы сказали? — переспросила она.
Лаврова открыла рот для того, наверное, чтобы повторить свое «нет», но ее перебила здоровенная, толстогубая Степанида Клочкова.
— Больная она нынче, — громко и торопливо сказала она.
— Я больная, — повторила, как эхо, Катерина и прибавила коснеющим языком: — Пойду я… разрешите… домой…
На мгновение Аполлинарии показалось, что она оглохла, — ей еще не случалось попадать в такую странную ситуацию! Только подумать: единственная на весь огромный коллектив награжденная не только не обрадована, не благодарна, не растрогана, а как раз наоборот — напугана, что ли… И отказывается, да, отказывается идти в Кремль! Право, кто-то из них двух помутился разумом, Лаврова или же сама Аполлинария.
Но хуже всего то, что выдвинула Лаврову в список представляемых к награде сама Ядринцева, по собственной инициативе! Мысль об этом, словно молния, поразила председательшу еще в тот момент, когда Лаврова «испугалась» своего ордена…
Решительно не зная, что же следует предпринять, Ядринцева стояла, покусывая тонкие губы, и слушала, что люди говорят.
В цехе поднялся сдержанный шум. Молоденькие работницы пересмеивались, — эти всегда найдут предлог посмеяться; женщины же, что были постарше и, значит, подольше стояли в цехе рядом с Катериной, озадаченно поглядывали на бледную, растерянную подругу. Они, кажется, ей сочувствовали. Больная, что с нее спросишь, пусть домой идет. И не пойдет, а поедет: она за городом живет, надо, значит, на машине отправить. Для почетного человека не грех и машину с начальства стребовать.
Услышав разговор о машине, Катерина даже руками замахала.
— Нет-нет! — сипло сказала она. — Я далеко живу. Машины туда не ходят. Нет, нет, на поезде я…
Она глянула из-под тонких сросшихся бровей на женщин, плотно ее окруживших, губы у нее зашевелились, — она, может, и сказала бы о чем-то трудном, но губастая Степанида, ее напарница, решительно взяла Катерину за руку:
— Пойдем уж, чего там, вовсе больная!
Тут как раз кончился обеденный перерыв. Обе клепальщицы, провожаемые десятками взглядов, медленно вышли из цеха. Аполлинарии ничего не оставалось, как последовать за ними. Когда все три миновали последний пролет цеха и ступили во двор, Ядринцева вдруг услышала сдержанный шепот Клочковой:
— Что теперь делать будешь?
Катерина промолчала, а Ядринцева остановилась на месте, окончательно онемевшая. Потом, высоко подняв плечи, словно во внезапном ознобе, зашагала к каменному особняку заводоуправления. На носатом лице ее не осталось и следа обычного холодновато-делового выражения, оно пылало багровыми пятнами, а маленький ротик, странно не соответствовавший крупным чертам лица, был озабоченно поджат.