Но гостью не отпустили. Анна Федоровна сумела деликатно увести ее на кухню, якобы нуждаясь в небольшой помощи. Но на кухне Аполлинария почти безмолвно провела четверть часа, сидя на белой табуретке, вплоть до того момента, когда из разогретой духовки донесся ванильный аромат поспевших коржиков.
Потом они втроем у постели Василия Ивановича пили чай и Аполлинария, стыдясь и негодуя на себя, с волчьим, аппетитом поедала теплые, немыслимо вкусные коржики.
И все-таки пора было уходить.
Аполлинария улучила минуту, когда гостеприимная Анна Федоровна вышла с чайником на кухню, и торопливо спросила:
— Ты говорил с Лавровой?
Василий Иванович легонько кивнул головой, видимо еще погруженный в свои мысли.
— Ну и как? Пойдет она в Кремль?.
— Пойдет, — ответил Василий Иванович и со странной пристальностью поглядел на Ядринцеву.
Аполлинария едва удержалась от шумного вздоха: теперь можно было спокойно уйти.
Но Василий Иванович не считал разговор оконченным.
— А к а к а я она явится в Кремль? — спросил он, несомненно имея в виду Лаврову.
Аполлинария промолчала, только бесцветные бровки ее чуть дрогнули: главное, чтоб Лаврова пошла и получила свой «Знак Почета», а уж будет ли ей почет иль не будет, покажет время.
Но что ж она услышала от секретаря парткома!
— Катерина Лаврова пролетарка. Если хочешь, из той же породы людей, что и парни эти.
«Из той же породы… баптистка! Изуверка! Камень безгласный!» — мысленно с негодованием возразила Аполлинария: вслух она не решалась спорить с больным. У нее только рот слегка приоткрылся да глаза еще больше округлились, и Василий Иванович невольно припомнил прозвище, каким наградили Ядринцеву заводские озорники: «Филин».
Она безмолвствовала, потерянная или возмущенная. Пахомов, боясь, что сейчас войдет заботливая Аннушка, поспешно проговорил:
— Мы не можем отдать сектантам эту женщину. Не такая она, чтобы ползать на коленях в этой своей секте. Вся ее жизнь — на заводе по крайней мере — в самом вопиющем противоречии с идеологией сектантов…. с рабской, понимаешь ли, идеологией. Обстоятельства сложились так, что она дала себя одурманить. Мы должны ей помочь, ну, что ли, разбудить ее.
— Кого разбудить, Вася? — спросила Анна Федоровна, бесшумно отворившая дверь.
— Лаврову, помнишь?.. — ответил Пахомов, покорно замолкая.
— Помню, — сказала Анна Федоровна, прочно усаживаясь у изголовья мужа, и прибавила: — Спокойнее, Вася.
«Кто же это разбудит Лаврову?» — тревожно раздумывала Ядринцева. Ей казалось, что Пахомов излишне усложняет вопрос. От неловкости и растерянности она вдруг потянулась к стопке книг, лежавших на столике, перелистнула верхнюю, толстую книгу и словно обожглась — до того резко отдернула руку. Библия на столе у секретаря парткома!
Василий Иванович тихонько засмеялся, усталое лицо Анны Федоровны тотчас же озарилось улыбкой; очень схожими показались их лица Ядринцевой… Она слышала когда-то, что так это и бывает у супругов, проживших долгую жизнь. Но сейчас это ей ни к чему, сейчас ей уйти надо. Однако она и с места не двинется, пока не получит прямых указаний насчет Лавровой.
А Василий Иванович заговорил совсем о другом.
— Это не баптистские стишки… слезливые и неграмотные, — задумчиво сказал он, кинув взгляд на Библию. — Должен сказать, книга удивительная. Я, конечно, профан, но… Подожди, Аннушка, я бы так сказал: придут, может, времена, когда человек… свободный даже от тени религии… прочтет Библию как сказку… или как эпос.
Ядринцева встала, загремев стулом: она была близка к отчаянию. Но тут-то и последовали указания, те самые, из-за которых она заявилась к Пахомовым.
— Ты займись с Лавровой сама… я сделал все, что мог, — просто сказал Василий Иванович. — Думаю, женщина скорее и ближе подойдет к женщине, чем наш брат. — Тут он взглянул на жену, и та одобрительно кивнула.
— Что же, поговорить с ней надо? — спросила Ядринцева упавшим голосом.
— Не обязательно. Видишь ли… я не только Библией занимался, — Пахомов ободряюще улыбнулся Аполлинарии, — а успел кое-что сделать. К нам на завод пришли десятиклассники… из подшефной школы. Там есть девчушка одна… беленькая такая… она согласилась проходить практику в клепальном.
— И что же? — после недолгого молчания спросила Ядринцева. — Не обучит же девчушка безбожию нашу Лаврову?
— Обучит. Живой жизни обучит, молодостью своей заразит, если хочешь… А безбожие у девчушки естественнейшее.