— Ты ешь, ешь, — приговаривала Катерина, подкладывая горячего, ароматного жарева.
Он уже заметил, что картошку Катерина поджарила с луком, именно так, как ему нравилось. Значит, не надо было спешить, давясь холодными, осклизлыми картофелинами в кожуре. Получился спокойный, медлительный семейный ужин со спокойным и обстоятельным разговором.
Катерина, слушая мужа и отвечая ему, посматривала на его худое, ушастое, большеглазое лицо в светлой, колючей, давно, видно, не бритой щетинке и радовалась тому, что он заметно успокоился.
Как-то на заводе, давным-давно, подруги спросили у Катерины: «Какой он, твой-то?» Она подумала и ответила: «Обыкновенный».
Да, Василий был обыкновенным — светловолосый, не в пример чернявому Грише, почти безбровый, невысокий, но широкоплечий. В общем ладный мужик. Разговорчив и даже руглив он был только во хмелю, трезвый же держался до угрюмости сдержанно и молчаливо. Да сама Катерина не охоча была до разговоров, — такой уж у них дом образовался, вроде немой…
И вот сейчас, когда иссяк разговор и оба замолкли, Василий слегка потерялся: наверное, опять потянется и придавит их проклятое, беспросветное молчание!
Но он ошибся. Подавая стакан крепкого, свежего чая, Катерина сказала:
— Весна близко. Деревья-то уж не те стали.
Он вопросительно на нее глянул, и она объяснила:
— Это мне Зоя сказала нынче утром.
Он спросил, кто такая Зоя. Она ответила:
— Моя ученица на заводе, — и передала ему весь коротенький утренний разговор.
Потом прибавила, как будто безо всякой связи:
— Весной-то на солнышке очень уж видать всякий беспорядок. Вот я и помыла!
— Ну и хорошо! — обрадованно отозвался Василий. — А сперва я даже глазам не поверил и вроде испугался.
Тут он провел ладонью по запотевшему лбу и прибавил:
— А что, если позвать эту Зою к нам! Пускай бы лес поглядела. Какой-нито пирожок испечь, хоть с картошкой. И тебе, Катя, повеселее станет.
Она посмотрела на него, и глаза ее так сверкнули, что он понял: с этой Зоей узелок непростой завязался.
И покорно пробормотал:
— А то не зови. Я к слову.
— Сиротка она, — сказала Катерина и смолкла.
Но молчание было коротким.
— Почему это с картошкой? — задумчиво спросила она и вдруг оживилась: — С маком можно завернуть… рулет.
«Вот и я говорю!» — хотел было сказать обрадованный Василий, но сдержался — боязно было спугнуть Катерину. А она опять затуманилась. Необыкновенная она сейчас была, вся розовая, то ли от разговора, то ли от волнения, коса по-девичьи распустилась… красивая!
— Катя, — тихо сказал Василий и весь подался к ней через стол. — А ты больше не молчи, Катя. Ты только не молчи, слышишь?
XII
С того солнечного апрельского дня, когда Катерина так радостно и непонятно заторопилась домой, для нее началась иная, наполненная непрерывными открытиями жизнь.
Катерина, конечно, знала все, что ей открывалось, точнее — когда-то знала. Однако ж успела позабыть столь прочно, что радовалась и прибранному дому с промытыми, глазастыми окнами, и светлой горнице, куда вернулись уютные, обжитые запахи, и белой стайке своих же собственных кур.
Каждый клочок земли на огороде, выходивший из-под снега, безжалостно обнажал заросли заматеревшего бурьяна, посреди которого едва заметны были заброшенные грядки, когда-то обихоженные заботливыми руками.
Катерина не стала ждать, когда окончательно освободится и отогреется земля, а в свободное время принялась копаться в огороде.
Соседи только дивились и пускались в бесконечные пересуды, что бы это могло случиться с «божественной» молчальницей.
Самая языкатая из домохозяек в конце концов сочинила, что Катерина скребет и чистит свой дом только для того, чтобы позвать на огонек сестер по секте и устроить что-то вроде молитвенного сборища… «Уж и Василия, похоже, туда втащила, вон как мужик старается — крыльцо подновил, теперь забор подымает…»
Как-то столкнувшись с Катериной лицом к лицу, языкатая соседка с притворной ласковостью сказала:
— Рано приборочку затеяла, до пасхи, гляди, еще загрязнится.
— А это никогда не рано, — быстро ответила Катерина и не по-обычному прямо и словно бы с вызовом глянула на языкатую.
Та опешила, сбилась с разговора и торопливо отошла.
А в воскресный день Лавровы повергли своих соседей в полное и окончательное недоумение — у них появилась гостья. Принята она была с заботливостью прямо-таки удивительной: из усадьбы Лавровых по всей улице растеклись сдобные запахи пирогов, и это в великий пост, чуть ли не на страстной неделе!