— Не дело, — покорно согласился отец, кивая встрепанной головою.
Матрене Ивановне сделалось вдруг душно, она обмахнулась платочком и… встретилась с вопрошающим, изумленным взглядом дочери. «Поняла! Батюшки, чего теперь будет?» — испуганно подумала мать.
Передвинув самовар на край подноса, она властно сказала Клавдии:
— Иди сюда.
Та послушно встала, подошла к матери. Касьяныч замолк, подтолкнул вдовца под локоть. Но жених уж и без того уставился на Клавдию.
Мать взяла ее за руки, притянула к себе, обняла за талию. Пальцы у Клавдии были ледяные, а щеки лихорадочно пылали.
— Мама, что это? Зачем? — шепотом спросила Клавдия.
Мать только крепче прижала ее к себе.
Жених медленно повел масленым, обшаривающим взглядом по тоненькой фигурке Клавдии, почему-то от ног. При этом он бормотал про себя пьяно и неразборчиво. Внезапно глаза его встретились с темными глазами девушки, сверкающими таким яростным огнем, что он поперхнулся и осторожно потрогал усики, словно желая удостовериться, тут ли они еще.
— Бе…бешеная, — сказал он тонким голосом, резко прозвучавшим в наступившей тишине.
Клавдия сделала судорожное движение, вырвалась из рук матери, произнесла глухо, но раздельно:
— Мама, прости меня!
Выпрямившись, тоненькая и стройная, она прошла через зальце и скрылась в дверях.
VI
Улица была тиха и до черноты темна. Клавдия шла быстро, почти бежала, спотыкаясь и всхлипывая, ее трясло словно бы в ознобе, и нечем было дышать.
Вечером, в саду, когда она убегала от Якова, ей думалось, что жизнь кончилась. Но то, что поджидало ее дома, было еще хуже… Отец, положим, неспособен был удивить: он ведь растерял любовь всех детей своих. Но мать? Как могла согласиться мать?
Клавдия ударилась ногой о камень, постояла, пока боль не утихла, и свернула за угол. Тут лицом к лицу она столкнулась с Павлом Качковым и, вскрикнув от неожиданности, резко подалась, отступая в темноту.
— Сухова? Клавдия? — удивленно спросил Павел.
Она не ответила. Молчание ее и какая-то горестная неподвижность насторожили и даже встревожили Павла.
— Вы послушайте… — начал было он, заглядывая ей в лицо, и вдруг спросил попросту: — Что это с тобой?
— Со мной ничего, — ответила она таким сиплым, дрожащим голосом, что он окончательно затревожился и взял ее за руки.
— Давай сядем. Видишь вот, скамейка!
Он слегка подтолкнул ее, она как-то сломленно опустилась на скамейку. Павел сел рядом и осторожно начал выспрашивать:
— Случилось что-нибудь?
— Нет… не случилось, — пробормотала Клавдия, пытаясь высвободить руки.
Павел мягко, но настойчиво сжал ее вздрагивающие пальцы и спросил как можно спокойнее:
— Тебе холодно?
— Д-да… — с трудом, сквозь стиснутые зубы, ответила она.
Павел скинул пиджак, набросил ей на плечи.
— Сейчас согреешься…
Что-то случилось с девушкой, в этом Павел не сомневался. Он смутно вспомнил, как примерно месяц назад телеграфист Афанасьев цинично бахвалился, будто Сухова «сама к нему приставала»… Была ли тут правда? Они постоянно ходили вместе, Афанасьев и Сухова. Но удивительное дело — в самом Павле вот сейчас возникло и неотразимо, непонятно усиливалось ощущение, что, бродя по темным улицам, Клавдия искала и ждала именно его. Да, все последние дни и недели в Павле жило какое-то глухое, скрытое ожидание. Но как же этот… как его… Афанасьев? Нет, быть не может!
Молчание, затянувшееся и напряженное, прервала Клавдия. Услышав ее тихий, прерывистый голос, Павел слегка вздрогнул.
— Яков, наверное, болтал про меня… Ну конечно болтал. Только все неправда. — Она подняла голову и прямо, твердо взглянула на Павла. — То есть было, но это все равно неправда.
— Да, да! — быстро проговорил Павел. Он ей верил, было бы чудовищно подумать, что Клавдия лжет. — Ты согрелась? — спросил он, оправляя пиджак на ее плечах.
— У меня никого нет, — сказала она вместо ответа и повторила: — Никого… — Она глядела прямо перед собою, губы ее шевелились, и Павел угадал слова, которые Клавдия недосказала: «Кроме тебя…»
Он глядел на нее во все глаза, сердце у него стучало. Правильно угадал он это «кроме тебя» или ему почудилось?
Клавдия вздохнула порывисто, как наплакавшийся вдоволь ребенок, и Павел опять забрал ее руки в свои широкие, теплые ладони.
— Говори, говори, — попросил он.
И она заговорила, путаясь, сбиваясь, плача, — об отце, о суровом детстве, о матери, которую она, кажется, сегодня потеряла, и еще об Анне Карениной…