Все повернулось иначе, ответственности она избежала, но досада на Лаврову осталась, а потом досада перешла во что-то вроде женской ревности или просто зависти.
Впервые охватило Ядринцеву это странное, до того еще не испытанное чувство в тот солнечный мартовский полдень, когда на ее глазах Катерина встретилась с Зоей Степановой.
Горячий и властный ветер материнской любви долетел до Аполлинарии и обжег ее, — никогда не знала она, одинокая, ни материнских мук, ни радостей, ни труда материнского: не зачинала, не родила, не растила, не хоронила, — словом, обокрала себя начисто!
Но это еще не все: с ревностью, возраставшей день ото дня, она издали наблюдала, как изменялась Катерина Лаврова, можно сказать, на глазах изменялась.
В ней вдруг проступила и стала всем видна зрелая женская красота. Откуда-то взялись и стать, и стройность, и энергическая властность движений, и свет, и открытая, нетайная улыбка в серых, под смоляными бровями, глазах.
«А что ей, — думалось Ядринцевой (уже совсем по-мелкому, по-бабьи), — дома у нее муж, на работе почет и внимание, скоро орден получит… Покачается-покачается, да и встанет на ноги, и наживется еще досыта. Может, и Зойку подберет, детдомовку безродную…»
В общем, пошла у Ядринцевой кривая, неверная линия: начала она с надменного презрения к Лавровой (сектантка, дескать, притаилась, как лягушка в трясине, помалкивала да обманывала общественность!), а потом докатилась до бабьей, нерассуждающей, темной зависти! Как же это случилось, что сектантка Лаврова (она ведь еще сектантка) поднялась выше тебя, старого, почитаемого работника?
Вот в какую путаницу ухитрилась влезть председательша и вот почему она опасалась разговора с Пахомовым.
И все-таки этот разговор настиг ее скорее, чем она предполагала. Вызов в Кремль на имя Екатерины Степановны Лавровой партком получил на другой же день после того, как Пахомов вернулся на работу.
Так же, как и месяц назад, в кабинете Ядринцевой затрещал телефон и знакомый голос технической секретарши, в котором на этот раз явственно слышались бодрые интонации, сообщил Аполлинарии, что Василий Иванович просит ее срочно зайти.
В дверях Аполлинария едва не столкнулась с седым улыбающимся рабочим — это был один из старых клепальщиков из цеха Лавровой. Деликатно вытеснив Ядринцеву обратно в коридор, он доверительно сказал:
— Все-таки пришел. А мы уж боялись! Доктора ему напрочь запретили работать. Плоховат, конечно. Давление-то у него особенное, от раны. Все-таки уговорили.
— Кто же это уговаривал? — не поняла Аполлинария.
— Да мы, старики, — засмеялся клепальщик. — Самодеятельность развели. Видишь, пришел. Завтра нашей Катерине Лавровой орден получать.
— Ага, — не без смятения обронила Аполлинария и, кивнув старику, ринулась к двери.
Разговор поначалу показался ей самым обычным, или, как она говорила, «рядовым». Пахомов только спросил:
— Ну, как с Лавровой? Надеюсь, все в порядке?
— В порядке, — ответила Аполлинария.
— Вот видишь, — тихо, с заметной одышкой проговорил Пахомов. — Как верно мы с тобой сделали, что никому не сказали насчет секты. Не осрамили человека, дали ему на ноги встать.
— Она осталась сектанткой, — осторожно возразила Аполлинария.
— Знаю. Но у нее свет впереди. Не тьма, а свет.
Аполлинария пожала плечами:
— Может, и так.
— А что, разве не так? Нет, надо больше верить человеку, Аполлинария Ивановна. — Пахомов прямо, уже без улыбки, взглянул на нее. — Я верю: Саргассово море у нее позади.
— Саргассово? — Ядринцева озабоченно поджала крошечный ротик и вспомнила: — Ах, это, с водорослями!
— Да, с водорослями. Водоросли эти, Аполлинария Ивановна, растут и умирают в тихом водовороте, так сказать, без выхода. Но нам с тобой н а д о б ы л о найти выход. Надо было протаранить бездонные слоевища водорослей. А таран только один: доверие к человеку. Но ты знаешь, что Лаврова вот уже три недели не была в молитвенном доме? — неожиданно спросил он.
— Нет, не знаю, — честно призналась Ядринцева. — Неужели не ходит?
— Сведения точные. Но, — Пахомов предупреждающе поднял длинный палец, — она еще может туда пойти, не обольщайся. И все-таки уже не сумеет стать такой безгласной, такой равнодушной, какою была месяц назад. Хочу ее видеть!
— Сейчас пришлю, — с облегчением произнесла Ядринцева и встала.
— В обеденный перерыв, — остановил ее Пахомов. — Она знает о вызове?