— Обувка у нас с тобой… — дружески усмехнулась Катерина. — Не под такой паркет.
— Мне всегда на два номера велики попадают, — доверительно призналась Зоя. — Вот из первой получки куплю свой номер… тридцать четыре.
— Купим. Я Васе скажу. Он тебя уважает, все спрашивает.
— Как хорошо, — шепнула Зоя. — У меня сегодня такой день, будто я сама орден получаю.
Они помолчали, глядя на женщин, входивших вереницей, — праздничных, принаряженных, в туфлях с каблуками-гвоздиками, и совсем простеньких, загорелых, наверное от работы на воздухе… И тут Катерина спохватилась:
— Ты, Зоя, может, Кремль хочешь поглядеть?
— А можно?
Катерина наказала ей далеко не отбегать, не заглядываться, — ну как потом не пустят ее в самый главный зал! Сама же обещалась не сходить с этого места: ничто больше не могло в нее вместиться, так она поглощена была ожиданием и трудными раздумьями.
Ей думалось сразу о многом, и, поддаваясь нестройному потоку мыслей, она как-то не пристально, пожалуй, даже рассеянно приглядывалась к женщинам, неторопливо двигавшимся по залу. Среди них было довольно много пожилых и даже старых. Эти-то уж наверняка прошли сквозь темное горе войны и, может, оплакивали свои невозвратимые потери. На плечах у них, значит, тоже лежало бремя трудно прожитой жизни. Нелегкое бремя… Но все равно не такое, как у нее, Катерины…
Тут мысли ее перекинулись к Василию. Он тоже из войны к ней пришел.
«Совсем замордовала я мужика», — подумалось ей с такой жестокой ясностью, что даже сердце заколотилось: словно в каком-то мгновенном озарении сразу прошла перед ней вся их жизнь, от первых встреч и до последней, совсем недавней.
Каким оробелым, смятенным, не смеющим поддаться радости появился он перед ней у Боровицких ворот, как боязливо смотрел на нее, когда толковал о Степаниде, будто бы навязавшей ему заботы о собственной жене в день великого ее праздника. Вот ведь до чего дошло!
Катерина слабо улыбнулась, вздохнула и тихонько прошептала:
— Вася! Я перед тобой в ответе… За четырнадцать лет должна!
И тут мысли ее прервались — Зоя подлетела к ней, почти испуганно возвещая, что им пора идти. Девчушка в нетерпенье опять ее за руку схватила и так и не выпустила, пока они не вошли в поток женщин, устремившихся в Георгиевский зал.
Этот зал так поразил Катерину, что она, войдя, не могла сразу двинуться дальше, а постояла, привыкая. Очень здесь было бело — белые колонны, белые стены и на них белые с золотыми надписями мраморные доски. Свет огромных люстр во все стороны разбрасывал ослепительные сияющие блики… И как высоко! А посреди огромного этого зала темнели ряды обычных и каких-то здесь даже немного обидных венских стульев.
Катерина нацелилась было на самый последний ряд, но Зоя, цепко державшая ее за руку, остановилась возле мраморной доски и принялась шевелить губами.
— Чего там написано? — спросила Катерина.
— Это всё герои, солдаты и командиры, тетя Катенька. Награжденные… ух, как давно… Тысяча восемьсот семьдесят седьмой год! Георгиевский крест получили за бои… Смотрите, тетя Катенька… — голос у Зои вдруг зазвенел, — тут фамилия Лавров есть.
— Имя-то какое? — с непонятным волнением спросила Катерина.
— Лавров… Григорий… Саввич… есаул сто двадцать шестого Тенгинского казачьего полка.
— Как Гриша мой, — сраженно прошептала Катерина. — Только отчество другое… казак. Вон когда еще геройствовали!
Она опять обвела взглядом белый сияющий зал русской славы. Ах, если б поднять все эти полки, и чтобы знамена над ними шелестели… Вот оно какое, земное бессмертие, вот она, земная, скрепленная горячей кровью слава!
Словно маленькую песчинку, океанской волною жизни вынесенную к этим мраморным стенам, прибило сюда Катерину Лаврову, чтобы встретилась она с другим Григорием Лавровым, русским воином, что жил давным-давно и умер со славой.
Но разве не погиб на поле боя муж Катерины, отец ее единственного ребенка, Григорий Лавров? И разве сама она здесь случайный, непозванный гость?
Нет, она сюда по праву пришла и по праву примет орден — не только за себя, но, может, и за Григория, не успевшего получить свои ордена.
Зоя нетерпеливо тронула ее за руку, — женщины уже рассаживались по стульям, а на столе президиума появились аккуратные столбики коробочек, синих и красных. Зоя даже губы закусила, когда догадалась, что это и есть ордена.
Им пришлось усесться в один из последних рядов, впереди не осталось ни одного свободного места.
— Смотрите, смотрите, тетя Катенька, — то и дело шептала Зоя, непоседливо суетясь на своем стуле.