Павел ушел, неслышно ступая по пыльной дороге, а Клавдия как на крыльях подлетела к скамье. Присев к матери, она положила ей голову на колени. Родные жестковатые руки осторожно погладили ее по голове, легли на плечи.
— Пришла? — медленно, хрипло спросила мать. — Отец-то спит, пьяный, а я вот…
— Как же ты с ними? — тихо спросила Клавдия.
— Сраму приняла… Ништо: прокричатся — такие же будут. Ты, Клаша, сердца на меня не держи.
— Что ты, мама! — порывисто вырвалось у Клавдии. — И не горюй обо мне. Я сама свою долю найду.
Они поднялись, почти слившись вместе, — Клавдия шла, поддерживая мать. Уже в дверях девушка вскинула побледневшее лицо и негромко повторила:
— Ты не убивайся. Доля моя счастливая будет.
VII
На другой день во время дежурства Клавдия приняла телеграмму на имя секретаря горкома комсомола Павла Качкова: его срочно вызывали в область, на пленум обкома комсомола.
Клавдия повертела бланк в руках, — телеграфистка, дежурившая на соседней станции, конечно, не представляла себе, как близко касалась Клавдии эта телеграмма! — и с сожалением принялась звонить в город.
В мембране тотчас же послышался знакомый глуховатый голос. Прочитав текст телеграммы, Клавдия после паузы спросила:
— Надолго уезжаешь?
— Нет… С ночным поездом. Дня на три-четыре.
Голос у Павла прозвучал как-то скучновато-обыденно, и Клавдия вдруг перепугалась: а что, если она все навоображала и жизнь ее потечет по-прежнему медленно и одиноко, как речонка меж зыбучих песков?
Но в мембране что-то треснуло, и она вновь услышала тихий голос Павла:
— Через час у нас актив начинается, а там, наверное, прямо на поезд. Не увидимся мы с тобой. Но ты меня встретишь, когда обратно приеду? Во все глаза буду глядеть на вокзале.
— Непременно! Ты позвони из обкома-то! — громко, с облегчением ответила она и, положив трубку, засмеялась: вот ведь какая трусиха, — просто он не один сидит в кабинете, и нельзя ему говорить, как вчера.
Да, со вчерашней ночи Клавдия жила совсем иной жизнью: вокруг нее словно все изменилось, посветлело, люди казались ей хорошими, ласковыми, добрыми. Даже о Якове она не думала плохо, а разве только равнодушно или с удивлением: как это ей могло втемяшиться, что она его любит? Вот морока непонятная!
Работалось Клавдии легко, дело спорилось в руках. В полдень, как всегда, на Прогонной остановился неторопливый почтовый поезд. В вокзал вошли шумливые пассажиры. Клавдия принимала телеграммы, продавала открытки, марки, конверты, отсчитывала сдачу, и все это у нее получалось так быстро и ловко и такое юное, большеглазое, улыбчивое лицо каждый раз поворачивалось к посетителю, что один из них, немолодой мужчина в мягкой шляпе, негромко сказал: «Красивая девушка!» — и Клавдия вспыхнула, как огонь.
Яков пришел в аппаратную раньше чуть ли не за четверть часа, чего с ним еще никогда не случалось. Сложное чувство любопытства и — нечего греха таить — некоторого страха владело им: что скажет Клавдия, как взглянет на него? Если уж захочется ей опять затеять скандальчик, пусть прокричится сразу — все-таки не на улице…
Но Клавдия не закричала и даже взглянула на него только мельком, словно на какую-то громоздкую вещь. Вроде гардероба, скажем, — так подумалось Якову. Он разделся, с осторожностью двигаясь по аппаратной, присел на свободный табурет и стал ожидать, что будет дальше.
Но ничего, решительно ничего не произошло. Напевая что-то про себя, Клавдия сложила телеграммы, придвинула счеты и вынула из стола деньги. Тут серебряная монета упала на пол и покатилась под ноги Якову. Он поднял ее и положил на край стола. Клавдия ни слова не сказала, не поблагодарила, не взяла монеты. Опустив ресницы, постукивала костяшками счетов, и только в уголках ее губ угадывалась улыбка.
«Ишь персона! — подумал Яков. — Выламывается тут, а выйдет — небось заревет!»
Но он слишком хорошо знал, что Клавдия не умеет лгать. И вчера, когда она робко улыбалась, глядя на него, она не лгала. Да, еще вчера он привычно чувствовал свое превосходство над нею, — мужское, что ли, превосходство, — а теперь вон как повернулось. Конечно, сам виноват, это верно, но…
И опять он услышал звон покатившейся монеты, и опять эта монета, как заколдованная, легла у его ног.
Он подозрительно глянул на Клавдию: уже не смеется ли она над ним? В растерянности начал судорожно приглаживать свой подвитой чуб. У него даже губы зашевелились, и со стороны можно было подумать, что он шепчет заклинание.