Клавдия стала было привыкать к этой мысли, но тут случилась новая беда, и непрочное успокоение сразу рухнуло.
Было это так. Выйдя однажды за ворота с завтраком, завернутым в холстину, Клавдия увидела на улице все немногочисленное население Вокзальной. Люди стояли на тротуарах, напряженно вглядываясь в густое облако пыли, которое клубилось в самом конце улицы. Клавдия поняла, что это идет какая-то отступающая часть. Она не впервые видела красноармейские части, идущие теперь на восток, но каждый раз все тяжелее было встречать их и смотреть им вслед.
Облако подвигалось все ближе, и уже можно было рассмотреть передние ряды колонны. В зловещей тишине отчетливо стал слышен ее слитный шаг. Скоро колонна втянулась в улицу. Командиры шли сбоку, у тротуара, и жители Вокзальной, уступая дорогу, подались назад.
Первые ряды прошли безмолвно. Клавдия, словно в тумане, увидела темные, опаленные солнцем и войной простые лица, большие мужские руки, выцветшие спины гимнастерок…
Она выдвинулась, как могла, вперед и стояла, почти слепая от волнения, стояла и ждала, что случится невероятное: из рядов позовет ее знакомый глуховатый голос…
И не одна она в этой тесной толпе с жадным отчаянием вглядывалась в лица бойцов. Но никого не окликнули из рядов, колонна стала уже проходить, и Клавдия невольно зашагала рядом с последними шеренгами. Тут и заметила она, что идет не одна, — колонну провожали женщины и ребятишки.
Крайний в ряду красноармеец повернул голову к Клавдии и негромко попросил:
— Вынеси-ка водицы, девушка!
Он взглянул на нее мельком, слегка приоткрыв губы от жажды; она даже не поняла, молодой он или старый, — взгляд у него был предельно усталый. Клавдия остановилась, растерянно огляделась — дом ее остался позади. Но по толпе уже прошло легкое движение. «Водицы просит», — сказал хриплый женский голос, и около красноармейца словно из-под земли выросла девочка с ведром. Большой ковш, весь в алмазных каплях родниковой воды, пошел гулять по рядам.
Люди точно очнулись, осмелели и стали перебрасываться прерывистыми фразами.
— Уходите, значит? — спрашивали они солдат.
— Уходим.
— Сила, верно, не берет?
— Пока не берет. Вернемся — вот тогда по-другому дело пойдет…
Какая-то старушка вынесла крынку с молоком, подошла к колонне и суетливо, плача и крестясь, принялась совать крынку низенькому бойцу. Тот вопросительно оглянулся на товарищей и взял крынку. По толпе опять словно ветер прошел. На минуту наступил какой-то смутный беспорядок — хлопали ворота, растворялись окна, слышались озабоченные голоса. Потом женщины, девочки с косичками, мальчишки, стеснительно толпясь у колонны, наперерыв стали предлагать бойцам кружки с молоком, кувшины с домашним квасом, горячие лепешки, свежие огурцы.
Клавдия догнала ту шеренгу, в которой шел боец, попросивший у нее воды, и протянула ему свой завтрак в холстинке.
Боец застенчиво улыбнулся.
— Это напрасно, девушка.
— Пожалуйста, возьмите, — шепнула Клавдия, и он взял, поняв, что иначе нельзя.
Боец, оказывается, был очень молодой, белозубый. Вокруг глаз у него лежали пыльные круги, и, может быть, поэтому глаза казались огромными. Но даже когда он улыбался, во взгляде у него оставалось это выражение крайней усталости и жесткой суровости.
Колонна, казалось, шла все медленнее, женщины и ребятишки теснее и теснее перемешивались с бойцами, но уже кончалась длинная улица, вся в садиках и в солнечных пятнах, уже прогремел под ногами бойцов булыжник окраинной площади, уже стелились впереди шелковые, слегка желтеющие волны ржи…
У последнего дома произошла короткая сумятица, бойцы хмуро отрывались от толпы и подравнивались, ребятишки подымались на цыпочки и, ничего не понимая, махали ладошками. И вот колонна, ровно колыхаясь и опять окутываясь рыжей пылью, утянулась в степь, а толпа, осиротевшая, молчаливая, осталась стоять у чьего-то палисадничка.
— Последние идете или за вами еще есть? — требовательно спросила согбенная старуха и даже пристукнула своим батожком о тротуар.
Но мимо уже тарахтели подводы обоза, и никто ей не ответил. Только один из бойцов, идущих за подводами, оглянулся, и стальная грань штыка остро блеснула на солнце.
XVIII
В конце июля закаты стали особенно зловещими. Багровое солнце подолгу стояло на краю земли, и от него разметывались по небу пылающие облака. В спокойной воде озера, в окнах домов, на серебристых стенах элеватора густо переливались пунцовые отблески. «Ох, не к добру, — ворчали старухи в поселке, из-под ладони глядя в пламенеющее поле, — кровь это…»