Ее прикрепили к Вере, и Вера направилась к ней о некоторым страхом.
Где-то на дальней станции уже формировался, наверно, эшелон раненых, назначенных в госпиталь, подшефный мастерской.
— Наши раненые скоро приедут, — говорили швеи, строча белье из бязи, которая желтела и желтела до головокружения у каждой перед глазами.
Теперь нельзя было терять ни минуты.
В углу темноватой комнаты закройщиков поставили неизвестно откуда взявшуюся старую тахту. Здесь отсыпались по очереди те, кто уже не мог преодолеть утомление. Иногда и среди дня на тахте, прикрытая полоской бязи, спала, истомленно раскрыв рот, какая-нибудь швея. Через час-два она снова появлялась у своей машины, заспанная и немного отдохнувшая..
Марья Николаевна отвоевала в ближайшей столовой два постоянных стола, возле самой кухни. Швеи бегали сюда по очереди, и молодые подавальщицы приносили им обед без всякой задержки.
Неделя близилась к концу, и из госпиталя уже спрашивали, будет ли готово белье к сроку и не могут ли шефы прислать двух или хотя бы одну работницу, чтобы она помогла вымыть окна: в госпитале не хватало рабочих рук. Марья Николаевна только плечами пожала: она не могла бы сейчас отрядить «даже и полчеловека», но немного позднее, — скажем, во время приемки раненых, — мастерская непременно выделит одну работницу на целую неделю.
В госпиталь могли послать и Веру. Она хотела этого и, конечно, страшилась…
Ей очень хорошо было работать рядом с Зинаидой Карепиной. В эти дни общего, почти непосильного напряжения Зинаида Прокопьевна работала по-обычному, двигаясь неторопливо и как-то уютно, но придирчивая бригадирша не забраковала ни одной ее рубашки.
Вера узнала, конечно, и многих других работниц своей бригады. Вот маленькая, медноволосая, стареющая и необыкновенно болтливая Елизавета Кочкина. Весь день Вера слышала ее высокий, немного истерический голос, а когда оглядывалась, видела только быстрые белые руки Елизаветы с нежными крапинками веснушек. Она была женою младшего лейтенанта, бездетной и, кажется, не очень счастливой. Муж присылал ей с фронта странно короткие письма, похожие скорее на телеграммы. Елизавета с жадностью слушала чужие длинные фронтовые письма и потом говорила: «А мой-то» — и горестно взмахивала маленьким листочком с несколькими аккуратными словами: «Жив, здоров, такой-то…»
Еще дальше сидела черная, как жук, красивая Манюша, имевшая обыкновение завивать на лбу и около ушей кокетливые кудри, — они казались приклеенными к ее круглому лицу. Манюшу в цехе звали «Кармен». «У нее бес в глазах играет», — говорили о ней пожилые швеи. У Манюши было трое ребят. Мужу своему она писала на фронт путаные, ласковые письма, которые предварительно с каким-то злым наслаждением прочитывала своей соседке Елизавете. Она и сама вся была путаная: любила своих ребят, но совсем за ними не присматривала, была кокетлива, но неряшлива до того, что под завитками кудрей частенько темнела немытая шея; горько плакала о муже, когда его ранили и он прислал письмо из госпиталя, а сама заигрывала даже с длинноносым раздражительным закройщиком. «Живет — как по косогору ее несет», — с неодобрительным удивлением говорила о ней соседка Домна Евлохова, старая скорбная женщина в темном платке.
И много еще сидело в цехе разных женщин, молодых и старых, но Веру неизменно тянуло к Зинаиде Карепиной. Они сдружились, и в свободные минуты Зинаида Прокопьевна рассказала, что муж ее, слесарь первой руки, работал до войны на механическом заводе, а она всю свою жизнь до этой мастерской была матерью и хозяйкой. Теперь муж ее получил звание старшего сержанта и сражался на Первом Украинском фронте, а старший сын кончал школу лейтенантов и собирался ехать на фронт.
Не сразу из скупых слов Карепиной Вера узнала, что муж у нее выпивал, был человеком крутого характера и, случалось, под горячую руку даже скандалил в доме.
— Ну, да чего в семье не бывает, — говорила, усмехаясь, Зинаида Прокопьевна. — Прожили все-таки двадцать лет, ребят вон каких вырастили. Я, бывало, смолчу — и все по-тихому, по-тихому, будто ничего между нами не было. Муж-то и покорится. Скажет: «Ты у меня утешительница». Или еще так: «Святая ты, что ли?..» — и засмеется.
Карепина слегка закраснелась и взглянула на Веру своими удивительными глазами.
— И засмеется, и поцелует… Любит он меня.
— Около тебя, Зина, мне спокойно, — сказала Вера, восторженно глядя в карие глаза Карепиной. — Просто удивительно, как спокойно.
Зинаида Прокопьевна молча озабоченно склонилась над своей машиной.