— Но ведь лесной домик сожгли, — шепчет она громче. — Так что там жить нельзя.
«Сожгли, и все же там он живет», — с ужасом думает Ела. Видения и предчувствия выступают, как деревья из тумана в осеннее утро. Они ощутимые, удивительно реальные.
Немцы окружают сожженный домик под Салатином, иначе и не может быть. Именно поэтому она так волнуется и отчаивается, именно поэтому ей снились такие страшные сны.
Она видит скорбное лицо матери Владо. Ела борется с собой, чтобы не расплакаться. Нельзя поддаваться панике. Слезы не помогут, не спасут его.
— Нет, — успокаивает Ела мать Владо, — там, конечно, жить нельзя. Ведь дом сожжен, он сам писал мне об этом.
Мама вытирает слезы и входит в комнату. Открываются двери, и появляется отец Владо, а за ним — волна холодного воздуха.
— Плохо дело, — сразу же выпаливает он и поспешно закуривает сигарету.
— С Владо? — не удерживается Ела.
Отец машет рукой:
— Какое там с Владо? Он в горах. Меня вызывали в комендатуру, спрашивали, где сын…
— Ну и что ты сказал? — спрашивает мать.
— Как что? Что он в Братиславе. Кто-то им выболтал.
Ела закрывается одеялом. Ее обжигают слова отца Владо. Пролетел слух о действиях против партизан под Салатином, а его, видите, волнует вызов в комендатуру.
— Сидел бы лучше он дома, — продолжает отец. — Помогал бы мне в работе, бухгалтерское дело — большое, трудоемкое, а я еле управляюсь один. Или мог бы со своими сверстниками уехать в Братиславу. А он ушел к партизанам. Теперь из-за него нам только лишние неприятности. Как будто там не обошлись бы без Владо? Да вообще, зачем дразнить немцев? Они и так уйдут под натиском русских. Карьеру он мог бы сделать и без гор. И чего он туда пошел?
Ела не выдерживает, бросает через плечо:
— По убеждению.
— По убеждению? — ухмыляется отец. — Это ему Бодицкий напел. Русские прежде всего заинтересованы в его помощи! А нам он чинит одни неприятности. Что, если обо всем этом узнают гестаповцы в Братиславе?
Мама кивает:
— Я бы его спрятала.
Еле хочется спросить: куда, себе под юбку? Она чувствует, что мама очень любит Владо, но боится противиться отцу даже словом. Отец же беспокоится прежде всего о себе.
— С нами ничего не случится, — говорит Ела, — а с Владо может быть плохо, понимаете? Немцы начали против партизан активные действия.
— Те не дадут себя застать врасплох, — машет рукой отец. — Лишь бы меня не таскали по допросам.
Он рывком открывает дверь в соседнюю комнату, мама послушно следует за ним.
Ела укоризненно качает головой. К ней подступает отчаяние. Оно врывается в нее, заполняет всю до предела, как во время проливного дождя мутный поток в светлый ручеек.
19
Что еще он от Елы утаил? Пожалуй, больше ничего. Или ему трудно вспомнить то, что не хочется вспоминать? Зацепится вроде бы такое воспоминание в глубине какой-нибудь извилины мозга да по прихоти человека зарастет мохом забвения.
Павол Чернак, студент химического факультета, например, почти вылетел у него из головы. А он ведь был всегда на виду там, где что-нибудь происходило. В нем совершенно естественно сочетались серьезность ученого и озорство уличного сорванца, железная выдержка и вспыльчивость.
Не удивительно, что Павол присоединился к так называемой «фосфорной» молодежи военной Братиславы. Вечерами он появлялся с друзьями перед дверями квартир «аризаторов»[6], охрипшим замогильным голосом произносил «Трепещите!» и раскрывал при этом полы пальто, чтобы были видны нарисованные у него на рубашке светящейся краской ребра «скелета». Друзья тотчас же делали то же самое.
Студенты его переименовали из Чернака в Червенака[7]. Может быть, потому, что он постоянно носил красный галстук, а может быть, из-за его «революционных» взглядов. Они его спрашивали, о чем он все время думает, и Павол, смеясь, отвечал, что ищет рецепт дешевой и качественной красной краски, которая после войны якобы будет нарасхват.
При воспоминании об одном эпизоде, связанном с Паволом, Владо грызет совесть. Вот Чернак возвращается из своего обычного «устрашающего» похода, поднимается по лестнице общежития и видит, что Владо с товарищами несут на плечах разобранную кровать.
— Чья это? Мишина? — спрашивает, задыхаясь от быстрого подъема, Чернак и застегивает пальто.
У Владо дьявольски светятся глаза, он кивает: