— Это все проза жизни. А я хочу совершить что-нибудь яркое, необычное.
…Холостяцкая квартира Стано была на первом этаже трехэтажного дома, увешанного тяжелыми балконами. Они вошли в длинную переднюю, заваленную охотничьими трофеями: рогами оленей, кабаньими мордами, чучелами глухарей, вальдшнепов и ястребов, — и оттуда прошли в комнату. Уселись в массивные кожаные кресла. Девушки утонули в них и с любопытством изучали эту просторную комнату с большой, тяжелой мебелью, как в музее. Здесь даже люстра над ними была сделана из рогов. На стене, напротив большого буфета с посудой и бутылками, висела медвежья шкура. Она закрывала дверь, которая когда-то вела в другую комнату большой в прошлом квартиры Стано.
Хозяин достал из буфета две бутылки польской водки и бутылку ликера. Он поручил Рудо наполнить бокалы, а сам с гордостью посмотрел на медвежью шкуру.
— Трофей моего покойного отца. Исключительно метко стрелял! Я не охочусь, разве только вот на таких красавиц. Он пододвинул мягкий стул к Евиному креслу, звонко поцеловал ей руку и предложил всем для начала выпить одну за другой три рюмки. Так по крайней мере улучшится настроение.
— Всем нам будет казаться, что мы уже старые знакомые, — смеясь, сказал он, и Ярка захлопала в ладоши.
Едва они осушили рюмки, как кто-то позвонил. Стано вскочил со стула, поправил галстук и исчез в темноте коридора.
— Здорово! Оба вместе! — послышался его голос, и через минуту в комнату вошел Тоно Илавский. Он поклонился девушкам, подмигнул Рудо, и вслед за ним в дверях показался худой, жилистый человек с редкими, светлыми как лен волосами и с белесыми, как будто выцветшими глазами.
— Крчула, — представился он, а Стано не без гордости продолжил:
— Художник. Академик. Мой старый друг. Посмотрите, вот его картина еще со времен, когда он учился.
В углу действительно висела картина в тяжелой позолоченной раме. На ней была изображена казнь Яношика[9]. Он стоит под виселицей голый до пояса. Направо от него — трое мрачных стражников с саблями наголо, налево — застыли люди в лохмотьях.
С затаенным дыханием смотрел Рудо на картину. Ему понравилось, как художник нарисовал солнце, поднимающееся из-за горы и устремившее потоки своих лучей на толпу людей, в то время как стражники оставались в тени.
Крчула поприветствовал всех поднятой рукой и уселся на кожаный диван рядом с Рудо.
— Кажется, вам нравится, молодой человек? — спросил Крчула. — Да? Это из моих первых ученических работ. У нее еще несовершенная композиция.
— Я бы не сказал так. Здесь мне нравится распределение света и тени, — ответил Рудо.
— В этом вся идея. Посмотрите, Яношика собираются повесить, но восходит солнце, которое освещает бедняков, вселяя в них веру в будущее.
Тоно подсел к Ярке, что-то шепнул ей на ухо, чокнулся с ней и потом обратился к Крчуле:
— Вы настоящий пророк, пан академик. Уже тогда вы знали, что на солнце будут «выпекать» людей без образования, а образованных задвинут в тень, как вон тех стражников.
Он закурил сигарету, предложил угоститься Крчуле, который его поблагодарил, и продолжал:
— Что и говорить, ваше солнце пророческое. Факт! Уже двести сорок лет тому назад оно знало, на кого светить. Думаю, что и о ракетах оно тогда мечтало. Яношика, кажется, повесили в начале восемнадцатого века?
Крчула почесал за ухом. Добродушная улыбка залила его бледное, плохо выбритое лицо, а на лбу появилась ровная длинная морщина.
— Вы рассуждаете, как философ, — заметил не без иронии художник.
— Должен был им стать, — горько вздохнул Тоно, — да со второго курса пошел в каменщики. Не верите? Факт! Видно, что вы живете в высоком искусстве, пан академик. А в нашей жизни кое-что выглядит по-иному, чем в газетах. У моего покойного отца было много земли, поэтому я не смог закончить учение. У нашего брата остался один свободный выбор профессии — идти на производство. Вы говорили, — обратился он к Стано, — что держали в своих руках торговлю текстилем. Вспомните, Яношик как раз больше всего любил грабить купцов. На вашем месте я побоялся бы спать под его портретом.
— Но у меня уже нет никакого товара, — пожал плечом Стано. — Поэтому ему нечего взять. Да и товарищи коммунисты у меня ничего не нашли.
— Странно все-таки, — удивился Тоно, поймав любопытный взгляд Рудо, — Яношик был, по официальным документам, обыкновенным разбойником, а мир из него сделал святого. Пан академик тоже видит в нем сверхчеловека. И после этого вы говорите, что в искусстве всегда должна быть правда.