Вдруг загорается кормовой тент…
— Тент, тент тушите! — кричит Кузнецов, и Калугин почему-то бросается исполнять этот приказ командира, будто он обращен именно к нему.
Как его тушить, этот тент, он не знает, и в руках у него ничего нет…
Однако он видит рядом с собою Саенко, а тот уже нашел что-то такое на палубе, чем колотит по горящему толстому холсту, чтобы сбить огонь… И несколько человек матросов, — их можно от офицеров отличить по их тельняшкам, — тоже что-то делают у тента…
Калугин ищет около себя на палубе хоть что-нибудь, но ничего не находит, а между тем Кузнецов командует снова:
— Срезать тент и сбросить в море!
Калугин как-то даже становится бодрее: командир не теряется, — он знает, что надо делать!.. С горящего и тонущего корабля он должен будет уйти последним, — такова его привилегия!.. Срезать тент? А чем же его срезать?
Полагая, что там, где он прикручен к стенке, есть что-нибудь, чем можно срезать узлы, — иначе зачем такая команда? — Калугин бросился к стенке: он офицер, он должен руководить работой…
Оказалось, кто-то из матросов уже рубил топором — и где только взял его? — узлы и делал это метко и быстро… И вдруг случилось то, чего никак не предвидел Калугин: горящий тент, оторвавшись от стенки, накрыл его так, что он почувствовал паленый запах собственных вспыхнувших волос на голове и бороде, и в то же время поволок его к борту, за который и свалил его своею тяжестью…
Калугин окунулся с головой в холодную воду… На голове и левой щеке засаднило… Когда он вынырнул, то рядом с собою увидел головы нескольких человек.
— Саенко! — крикнул он, сплюнув воду. — Ты здесь?
— Я здесь! — крикнул Саенко. — А ты кто?
— Я — прапорщик Калугин!
— А-а! Ваше благородие! — и в голосе Саенко ему послышалась радость. — Вы как на плыву?
— Ничего, легок! — ответил он.
— Тогда плывем рядом!.. Должны подобрать!
Сзади кто-то выкрикнул с передышкой:
— Там сгорели ба… а здеся утонем!
И еще другой голос:
— А далеко плыть-то?
Впереди была только темнота, из которой вырывалось несколько желтоватых гребешков волн, когда на волне подымалось тело Калугина. Удача была только в том, что плыть пришлось не против волны, а за волною. Удачей счел Калугин и то, что его сбросило тентом в ту часть моря, на которой не горела нефть… На ногах его были только тонкие носки, в которых он спал, — они движениям ног не мешали. По тому, что саднило и левое плечо, он понял, что рубаха на плече прогорела… Изловчился ощупать голову и лицо, — обрил огонь, как парикмахер… Вспомнил, что когда был реалистом шестого класса, зашел после экзаменов в парикмахерскую на Галерной и обрился там наголо, чтобы голове летом было легче… Старался работать руками и ногами так, как когда-то на Неве и в Финском заливе, соблюдая все правила пловцов, экономя силы. Так как ближайшим судном был линкор «Екатерина», то на него и стремился держать направление, хотя волны отшвыривали его то влево, то вправо. Работа тела победила тот холод, который его охватил, когда он упал через борт в море, но надолго ли? Подумав об этом, он оглянулся влево, где плыл Саенко. Однако не разглядел его за волною.
"Не утонул ли?" — подумал он, но тут же услышал его голос недалеко от себя сзади:
— Не чепляйся за мене! Втопишь!.. Плыви сам!
И тут же чей-то еще голос, хриплый и слабый:
— Не могу я… судорога…
Судорога!.. С ним тоже может это случиться, и что тогда?.. Неужели конец?.. А где же шлюпки? Ведь он уже далеко отплыл от горящего корабля, а почему же не спускают шлюпок на других кораблях?
Чтобы определить на глаз, как далеко оставил он за собой «Марию», он оглянулся и, к ужасу своему, увидел, что «Мария» тут же за его спиной, рядом, огромная, огненная, страшная!
— Саенко! — крикнул он что было силы и ждал.
— Есть Саенко! — отозвался матрос шагах в десяти сзади.
И тут же обо что-то ударилась рука, что-то обхватила непроизвольно… "Доска? Откуда это доска?.." Только подумалось, а тело уже привалилось к этой спасительной доске, чтобы передохнуть хоть немного. Но очень жутко было одному то подниматься на волне, то нырять вместе с доскою…
— Саенко! — снова крикнул Калугин.
— Вашбродь, — вон он, тузик! — отозвался Саенко совсем рядом своим радостным голосом.
— Тузик? — Калугин забыл и не мог вспомнить в этот момент, что такое скрывается под словом «тузик», но, взлетев на волну, начал медленно перебирать глазами перед собой и заметил вдруг, как над водой опустились и поднялись, вновь опустились и вновь поднялись, блестя, весла!.. Одна только пара весел, но в них было его спасение.
А голова Саенко оказалась уже впереди его… Калугин отбросил доску и вразмашку поплыл вслед за этой головою на двухвесельную лодочку, самую маленькую из шлюпок, которую звали тузиком, потому что был в ней всего один гребец.
— Сюда, сюда! Подгребай! — кричал этому гребцу Саенко.
Хотел было крикнуть то же самое и Калугин, но у него ничего не вышло от страха: он почувствовал, что судорога сводит ему правую ногу.
Он загребал руками во всю силу, какая еще оставалась, и на взлете волны видел, как карабкался по веслу в тузик Саенко, и слышал, как кричал он гребцу:
— Офицер наш тут один плывет! Не сшиби!
Еще несколько взмахов одними руками, и вот, наконец, весло, за которое надо было взяться, а волна отшвыривает, и он, отфыркиваясь от воды, лезущей в рот, и волоча правую ногу, хватается за борт тузика, а гребец подсовывает, свесившись, свою руку ему под плечо.
Какое трудное оказалось это дело — влезть в игрушечную лодчонку с ногою, которая мешала!.. Отблеск горящей «Марии» помог разглядеть Саенко, который уперся задом в другой борт тузика, чтобы он, Калугин, не перевернул его тяжестью своего тела.
Вот уже голова Калугина и плечи его рядом с мокрой одеждой гребца, а нога не способна делать никаких движений, — она только дрожит и скрючивается, и Калугин хрипит:
— Берись за ногу! Судорога!
Какой-то еще неясный момент, и вот он полулежит в тузике, и Саенко говорит радостно:
— Ну вот и спаслись, — слава богу!
Калугин, который старался как-нибудь выпрямить свою ногу в узком, тесном тузике, только что хотел сказать ему: "Спасибо тебе, а то бы я не спасся!" — как раздался новый, второй, потрясающий взрыв на «Марии».
Он поднял голову, и ему показалось, что прямо над ним, так близко, рванулся в небо ярко-оранжевый, переплетенный синим, столб пламени: другие большие цистерны нефти дали этому пламени пищу… Картина стала совсем непереносимо страшной, а тузик закачался, забился на новых волнах, которые шли от предсмертно вздрогнувшей всем своим стальным корпусом «Марии»…
— Ну, значит, конец! — сказал Калугин.
— Нет, стоит еще! — крикнул им обоим, ему и Саенко, матрос-гребец, выправляя над водой весла.
— Спа-си-те!.. Братцы! — донеслось далеко с воды.
— Спа-си-те! — донеслось еле слышно, как стон.
Тузик валяло… Калугин уперся плечом в его борт и ухватился за перекладинки на дне, которые были уже покрыты водою, чтобы не вылететь из него, так он кренился то на тот, то на другой борт на беспорядочной зыби: волны, шедшие от «Марии», встречались с волнами от непрекращавшегося норд-веста.
"Только бы добраться до баржи!" — думал Калугин, борясь со своей судорогой, которая так мучительно стягивала иногда ногу, что он захватывал зубами мокрый рукав рубашки, чтобы не кричать от боли.
Уже не было возможности смотреть даже и на погибающую «Марию», да там и нельзя было разглядеть ничего, кроме бушующего огня вверху над огненным морем… Лучше было даже закрыть глаза: ужаса, который творился теперь там, он не мог уже представить, — от этого отказывалось воображение.
— Вон она, баржа! — услышал он голос Саенко, глядевшего в сторону «Екатерины» и других судов.
— Что? Баржа?.. Есть баржа?..
В ноге осталась от судороги тупая общая боль, но мышцы уже не сокращались так непослушно воле… И тузик пошел ровнее… "А что же те, кто кричал: "Спасите!" — подумалось Калугину, и он ответил себе, что, может быть, они все-таки не утонули, может быть, подобрал такой же тузик… Ведь преступлением было бы со стороны командиров не только «Екатерины», но и прочих судов не послать катера, а только шлюпки с гребцами, на спасение экипажа "Марии"!.. За такое преступление судить их суровым, строжайшим судом, как изменников родине!..