Данте взглянул на спящую девушку.
Мало кто назвал бы ее лицо красивым, но оно покоряло своей простотой.
Он представил себе серебристо-серые глаза, проницательные и умные, теперь скрытые густыми ресницами. У нее были изящные брови, решительный подбородок, пухлые губы.
Когда он увел ее с улицы, она выглядела сущим дьяволом в промокшей насквозь одежде, затем предстала перед ним с заляпанным чернилами лицом. И все-таки было в ней что-то, чего нельзя забыть.
Сейчас, при первых отблесках заката, грозная мисс Грейстон казалась почти что хрупкой. На ее лицо с тонкими чертами падал розовый свет, лившийся из окна. Нежные губы казались беззащитными, под глазами залегли темные тени.
Данте был поражен, когда понял, что даже он, известный своей жестокостью владелец поместья Рейвенскар, не столь бессердечен, чтобы разбудить ее и заставить записать конец того, что он сочинил.
Что же ему с ней делать? Оставить спать за столом, пока сама не проснется?
Нет. Она может упасть и сломать запястье. Тогда от нее не будет никакого толку. Его рука уже лежала на звонке, когда он неожиданно заколебался. Он ощутил почти что болезненное превосходство и подумал, что Ханна Грейстон не захочет, чтобы ее увидели в минуту слабости. В этом она походила на Данте.
Итак, мисс Грейстон заснула за работой! Почему же, черт побери, он должен заботиться о ее самолюбии?
Потому что именно он довел ее до крайности. Именно он тот мерзавец, который стер румянец с ее щек и очертил глаза темными кругами. Именно он повинен в том, что эта гордая голова склонилась. Он лишь раз взглянул на Ханну с момента ее запоздалого появления.
Ему и в голову не приходило, что она может быть настолько утомлена.
Решение было только одно.
Данте пересек комнату, подошел к Ханне и подхватил ее на руки. Она что-то пробормотала.
– Не бойся. Со мной ты будешь в безопасности...
Интересно, кому адресованы эти слова?
Данте ошеломленно взглянул ей в лицо. Ему никогда не понять, как лишенная средств к существованию, покинутая женщина, умоляющая дать ей работу, может быть похожей на императрицу, каленым железом удерживающую власть в своем королевстве.
Нет, она не нежная, изящная женщина, ради которой мужчина готов сразиться с драконом. Ханна Грейстон не колеблясь рассечет чешуйчатый живот несчастного животного острыми ножницами, а потом, словно фурия, набросится на любого мужчину, который отважится подойти, чтобы ей помочь.
На любого? По меньшей мере на такого, как хозяин Рейвенскара. Он видел, что она смотрит на него с презрением.
Не то чтобы это его сильно беспокоило. Видит Бог, он уже к этому привык. Но почему в ее глазах появилось недоверие? Этого он понять не мог.
Сейчас она так доверчиво прижалась к нему, что он чувствовал на шее ее легкое дыхание. Ее волосы были мягкими, как шелк.
Что же он стоит здесь, как глупец? Ему и в голову не приходило вступить с ней в связь, Боже упаси. Он не настолько развратен, чтобы соблазнить собственную служанку. Вне всякого сомнения, мисс Грейстон найдет нечто более деликатное и неприметное для отрезания, чем воображаемый живот дракона, если Остен посмеет коснуться ее.
Данте отнес ее наверх. В комнате Ханны потрескивали дрова в камине, огонь освещал большую кровать со смятыми покрывалами. Остен пришел в замешательство, когда представил себе, как Ханна свернулась в этом теплом гнездышке, как рассыпались по подушке ее волосы, а взгляд из затравленного стал спокойным.
Когда в последний раз она спала в теплой постели? А когда ела досыта? Судя по ее худобе, очень давно.
Лакеи не без гордости заявляли, что хозяин Рейвенскара мог бы пройти по костям собственных слуг, даже не услышав, как они хрустят у него под сапогами.
Возможно, это так, но вовсе не потому, что Остену нет дела до слуг, просто голова у него забита совершенно другими вещами. А эта женщина вынуждает его слышать хруст костей, заставляет сомневаться во всем.
Опуская ее на покрывала, Данте неожиданно заметил в дальнем углу кровати что-то темное. На горе подушек спал ребенок с золотистыми локонами и нежным белым личиком.
Данте широко раскрыл глаза от изумления.
Откуда он тут взялся? Сознание сработало молниеносно. Черт, ведь у нее же был ребенок, когда она появилась в тот первый вечер там, где поворачивают кареты. Как его звали? Попс? Плимптон? Пип?
Да, точно, Пип. Данте о нем совершенно забыл. А она не обмолвилась о нем с тех пор ни единым словом.
И какого дьявола эта женщина делала с мальчиком последние несколько дней? Она что, запирала его в шкафу? Остен по опыту знал, что на свете не существует ничего более опасного, чем праздный мальчишка. Но ни один из пологов кровати не подожжен, резные дубовые поручни не изрезаны ножом, белое белье не перекрашено в синий цвет. Данте поморщился, вспоминая собственные детские проделки.
Положение с каждой минутой становилось все сложнее и сложнее. Он положил Ханну на кровать, хотел накрыть ее одеялом и удалиться. Он знал, что одежда ее стесняет, но не станет же он ее раздевать.
Он ухмыльнулся, представив себе, как, проснувшись, она удивится, что на ней ночная рубашка. Искушаемый возможностью затронуть достоинство мисс Грейстон, он откажется от этой возможности. Она спала как убитая. Вызывало сомнения то, что несколько ярдов муслина, в которые она была завернута, не дадут ей отдохнуть. Он с досадой схватился за покрывала. Но, до того как их откинуть, он заметил ее стоптанные сапожки, все еще покрытые засохшей грязью.
Стиснув зубы, он стал снимать их.
Ему приходилось раздевать женщин. Но ни кружева, ни шелковые корсеты, ни корсажи с низким вырезом, обрамлявшим полную грудь, не вызывали у него такого трепета.
Можно подумать, что он – зеленый юнец, пытающийся залезть под юбку к спящей пастушке.
Скорее торопливо, чем нежно, он снял первый сапожок и поставил на пол. Но, повернувшись, чтобы снять второй, замер, остановив взгляд на изящном изгибе и маленьких пальцах.
На ней не было чулок; кожа на ноге, слишком бледная, казалась уязвимой.
Что же она с ней сделала? Он повернул ногу к свету и увидел на ней огромные волдыри, некоторые уже лопнули и заживали. Ранка на мизинце, похоже, гноилась.
Данте очень осторожно стянул сапожок со второй ноги. Она оказалась в еще худшем состоянии, чем первая. Как же Ханне удавалось не хромать? Почему она ни разу не пожаловалась?
Разумеется, из упрямства. Если бы Ханну Грейстон скармливали львам на арене в Древнем Риме, она скорее стала бы упрекать львов в том, что они неподобающим образом ведут себя за трапезой, чем доставила бы им удовольствие своими криками.
Управляющий знал множество мазей и снадобий, но Ханна Грейстон не попросила даже бинтов. Гордость не позволила.
Она предпочитала страдать молча, храня собственное достоинство. Данте это хорошо понимал, потому что сам был таким.
Что же побудило эту женщину прийти в Рейвенскар и молить о помощи? Она сделала это ради мальчика.
«Пожалуйста... Умоляю...»
Эти слова до сих пор звучали у Данте в ушах.
Подумав, что спать в одежде ей будет неудобно, Данте ловкими движениями расстегнул застежки на ее спине, прямой, точно шомпол, раздвигая ткань, чтобы обнажить легкие выпуклости позвоночника, которые проступали между лопатками. Он остановился, когда показался корсаж, мягкий и свободный, наброшенный на одно плечо и сползавший с груди.
Глядя на спящую Ханну, Остен пытался представить себе, как бы она выглядела, если полностью освободить ее от одежды.
Однако тут же отбросил эту мысль и с нежностью, не присущей ему, накрыл Ханну одеялом. Мальчик захныкал во сне. Ханна повернулась и инстинктивно обняла его.
– Тсс... милый. Никто... никогда тебя не обидит... еще раз...
Еще раз? Что она имела в виду?
Данте посмотрел на мальчика так, словно видел впервые. В ребенке ощущалась хрупкость – не в костях, хотя он и был маленьким и худым, скорее это была хрупкость духа. Именно это Ханна Грейстон и защищала со всей решимостью.