– Но... но, сэр, вы не понимаете. Я... я украла это у вас.
– Считайте, что это подарок.
– Я не могу это принять, – запинаясь, произнесла она.
Его губы сложились в улыбку, не похожую ни на одну из тех, что она видела прежде, – ироничную и одновременно теплую.
– Вы же хотели это украсть? – мягко поинтересовался он.
– Но... тогда все было по-другому! Должно быть, эта вещь стоит целое состояние!
– Если хотите, будем считать, что этого разговора не было, и вы сможете украсть ее еще раз. Мой слуга снова будет упрекать меня в небрежности, а я пожму плечами и куплю другую булавку. Или, может быть...
Он замолчал, его взгляд становился все напряженнее.
– Может быть, все станет проще, если я попрошу кое-что взамен.
– Да. То есть, нет... я...
Ханна застыла, уверенная в том, что он снова начнет выпытывать у нее то, что его интересует.
– Ничего особенного я не прошу, но, если вы согласитесь, это доставит мне большое удовольствие.
Он все время смотрел на ее руку, и она вдруг осознала, что он держит ее в своей мускулистой, горячей ладони.
– Зовите меня Остеном.
– О... Остеном?
– Очень давно никто не называл меня так.
– Остен.
Ее щеки горели. Рука дрожала. Его имя прозвучало в ее устах совершенно необычно. Как нечто пряное и сладкое, словно расплавленный шоколад.
– Но я не думаю... То есть я хотела сказать, едва ли это соответствует...
– Пожалуйста, Ханна.
Во взгляде его была мольба. Выражение лица смягчилось. Высокомерия как не бывало.
Сейчас самое время признаться, что она не умеет записывать ноты. Но как он отреагирует на ее обман? Потеряна музыка, та самая, которую он с таким трудом сочинял. Которая была для него наваждением и без которой он жить не мог.
Музыкальная комната стала для них обоих тюрьмой. И все же проведенными здесь часами они очень дорожили. Для Ханны Остен Данте все еще оставался загадкой. Он мог приютить путников в непогоду и в то же время игнорировать письма своих близких.
Пламя свечи отразилось в блестящей поверхности фортепиано.
– Остен, можно задать вам вопрос?
– Я задал их вам более чем достаточно. Не скажу, чтобы от этого была какая-то польза. – На его лице отразилось разочарование. – Так что это за загадочный вопрос, мадам?
На губах Ханны появилась слабая улыбка.
– Почему музыка имеет для вас такое большое значение?
Подобного вопроса Остен не ожидал.
– Что вы имеете в виду?
– Почему вы занимаетесь музыкой с такой страстью?
Она поняла, что зря затеяла этот разговор, но уже не могла остановиться.
– Порой мне кажется, что вы ненавидите занятия музыкой, зачем же мучить себя?
– Вы говорите так, потому что я напрочь лишен таланта. Не правда ли?
– Нет.
– Что «нет»?
– Не надо этим шутить. Я лишь хочу стать вашим другом.
Что за глупость она сморозила! Но слово не воробей, вылетит – не поймаешь.
– Моим другом... – Он улыбнулся в раздумье. – С тех пор, как у меня был друг, прошло очень много времени. Не потому, что Чаффи... – Остен замолчал.
До чего же он одинок! А ведь он добрый, великодушный. Они с Пипом наверняка не первые, кого он облагодетельствовал.
Она чувствовала, что задела какие-то струны его души, где-то в самой глубине, которых еще никто не касался. Это и пугало ее, и радовало.
– Пожалуйста, Остен, расскажите о музыке.
Он внимательно смотрел на нее, не произнося ни слова. Видимо, не решаясь сказать то, что его давно мучило. И наконец заговорил:
– Вы когда-нибудь расставались с кем-то, кого очень любили?
Сердце Ханны болезненно сжалось. Она вспомнила умирающую Элизабет. Вспомнила, какой кошмар пришлось ей пережить.
– Я...
– Нет, – перебил ее Данте. – Вы никогда никому не позволите нанести вам удар, моя отважная Ханна.
Он нежно провел пальцем по ее шелковистой щеке.
– Вы ошибаетесь, – призналась она. – Я потеряла человека, которого любила больше всех в жизни, не считая Пипа.
Он внимательно посмотрел на нее.
– Тогда вы должны сделать все, чтобы с ним помириться, сказать, как сильно вы сожалеете.
Она провела с Лиззи так мало времени. Они даже не успели сказать друг другу все, что хотели.
– Иногда достаточно одного лишь прикосновения, – произнесла Ханна. – И не нужно никаких слов.
Лицо Данте исказила боль.
– Слова. Проклятые слова. Бессмыслица. Я не умею с ними обращаться. А ведь сказанные невпопад, они могут глубоко ранить.
– Я тоже не умею с ними обращаться. Поэтому речь моя бывает грубой, хотя я этого не хочу.
Данте печально улыбнулся.
– А я оскорблял намеренно. Ранил словами, словно мечом, чтобы прогнать его, чтобы он не увидел...
Он осекся, не в силах продолжать. Она погладила прядь его волос, упавшую на лоб, желая успокоить, словно ребенка. Что же этот человек натворил? Что он скрывает? Что заставляет его так страдать? Так ли уж важны подробности?
– Порой мы боимся показать, какие мы на самом деле. Боимся кому-нибудь довериться. Всячески скрываем свои пороки.
– Когда любишь, видишь только хорошее.
– Если оно есть, это хорошее. Но если человек, по вашему выражению, бесполезен, словно камень на дне реки?
– Я не должна была так говорить. Вы столько раз проявляли великодушие ко мне и к Пипу. И ничего не просили взамен. – Ей с трудом далось это признание. – А мне нечем вам отплатить, как бы я этого ни хотела.
– Вы недооцениваете себя, Ханна, – мягко произнес он. – Вы можете предложить гораздо больше, чем представляете.
Ее щеки опалил огонь, она опустила глаза, переведя взгляд с его лица чуть ниже, и тут же пожалела об этом, потому что уткнулась взглядом в глубокий вырез атласного халата, обрамлявшего твердую, мускулистую грудь. Бронзовые от солнца мускулы пульсировали в жидком золоте света, а темные волосы так и манили прикоснуться к ним.
Интересно, каково это, прижать ладонь к его истерзанному сердцу? Почувствовать его губы на своих, чтобы он хоть ненадолго забыл о своем одиночестве?
Эта мысль потрясла Ханну. Она, обладавшая железной волей, мечтала о сильных мужских руках, обнимавших ее.
Его взгляд сквозь густые темные ресницы задержался на ее губах. Ему не нужно было дотрагиваться до ее губ своими. Она ощутила его напряжение всем телом, до самых кончиков пальцев.
– Ханна... Я...
Он дотронулся до ее затылка, схватил прядь волос и стал наматывать на ладонь.
Она желала его и в то же время боялась.
Остен приподнял ее голову, и у Ханны перехватило дыхание; время замерло, когда его чувственные губы, нежные и теплые, приблизились к ее губам и запечатлели на них поцелуй.
Остен со стоном прижал ее к себе, ощутив каждый изгиб ее нежного тела под тонкой ночной рубашкой.
Она была ошеломлена, почувствовав, что он весь дрожит.
Что это? Желание? Казалось невероятным, что этот мужчина, столь совершенный, мог пожелать ее, скромную Ханну Грей.
Он провел языком по ободку ее губ.
– Открой рот, Ханна, – пробормотал он, – дай мне попробовать тебя изнутри.
Эта мольба была такой опьяняющей, такой грешной и такой прекрасной.
Она открылась ему и ощутила, как сильно он ее хочет.
Он изучил ее рот, губы, кончик языка, заставляя ее изнывать от желания.
Она так сильно сжала пальцы, что булавка впилась ей в руку.
Ей показалось, что Данте коснулся ее затвердевших сосков.
– Ханна, – выдохнул он, скользя ладонями по ее телу. – Ханна... Ханна... Ханна...
Девушка застонала, ей хотелось, чтобы он обхватил ладонями ее грудь, хотелось чего-то большего...
Ханна вздрогнула, когда он стал ласкать ее грудь и обхватил губами сосок.
– О... О, пожалуйста, – взмолилась она. – Я не вынесу этого.
– Не уходи от меня, Ханна. Я не причиню тебе боли, как он, – пообещал Остен.
Он? Кого Остен имеет в виду? И тут ее осенило. Данте уверен, что Пип ее сын, что она спала с другим мужчиной и позволяла ему делать все, что делал с ней Данте. Он хочет взять ее к себе в постель и снять с нее ночную рубашку, чтобы между ними не осталось ничего, кроме ее лжи.