Мальчик устремил на Данте свои серо-зеленые глаза.
– А она не могла бы поехать с нами?
– Пип, нет! Я не думаю... – Щеки Ханны залились румянцем. – Уверена, что мистер Данте не хочет, чтобы я... присоединилась.
– Разумеется, хочет! Мистеру Данте ты тоже нравишься, не так ли, сэр?
Данте перевел взгляд с Пипа на Ханну.
Нужно во что бы то ни стало выбить из Пипа эту сумасшедшую идею. Найти какое-то логическое объяснение. Сказать, что сиденье в фаэтоне маленькое, трое на нем не поместятся, или что у Ханны есть срочная работа – переписать какое-нибудь его сочинение или пересчитать струны в фортепиано.
Должно быть, было совсем просто избежать этого «несчастья». Так почему же он кланяется Ханне?
– Я буду польщен, если вы к нам присоединитесь, мисс Грейстон. Конечно, я не могу похвастаться небесными лошадьми, лошади у меня земные, но хорошие.
Ханна готова была провалиться сквозь землю.
– Сэр, я...
«Давай, Ханна. Ты умная, так придумай, как нам выйти из этого положения».
Пип распрямил плечи и задрал подбородок.
– Я без тебя не поеду, – заявил мальчик.
Было это упрямство или тайная гордость? Трудно сказать. Пип выбрал не самое подходящее время для их проявления, но Остен испытывал удовлетворение.
– Вот видите, мисс Грейстон, – проговорил Остен, смахивая воображаемый кусочек корпии со светло-коричневой куртки для верховой езды. – Ваш материнский долг – составить нам компанию. Нам нужно ненадолго забрать Пипа от своры собак, иначе он будет лаять за ужином, вместо того чтобы просить повара передать ему пудинг.
Он видел, что Ханна колеблется. Что у нее нет ни малейшего желания провести с ним день в фаэтоне. Но она не хотела огорчать Пипа.
– Полагаю, я могла бы поехать, – сдалась она наконец. – Но прежде я должна извиниться перед вами за вчерашнюю грубость.
Ханна? Извиняется? Чего это ей стоит? Остен окончательно растерялся. Меньше всего ему хотелось говорить о платье, особенно сейчас, когда на них смотрел Пип.
– Все в порядке, – заявил Остен, зная, что это не так.
Вмешательство Аттика действовало как злое колдовство, вызывая в воображении слово «любовница». Атмосфера была накалена до предела. Словно мифическая Пандора обрушила на Остена и Ханну содержимое своего ящика.
– Подождите, пока я схожу за шляпкой, – проговорила Ханна.
Данте смотрел, как она взбегает по лестнице. Он видел, что девушка смущена не меньше, чем он.
Остен чувствовал, что предстоящий день не сулит ничего хорошего.
Глава 14
Фаэтон был предназначен для быстрой езды по сельской местности, а великолепные серые лошади – для того чтобы упиваться ветром. Но даже устремись они к самому небу, все равно не смогли бы успокоить чувства, бушевавшие в груди Ханны.
Чего бы она не отдала, только бы находиться подальше от Остена Данте. Она до сих пор не могла прийти в себя после сцены, разыгравшейся между ними прошлым вечером.
Всю ночь она ворочалась с боку на бок в постели, большой, пустой и холодной. Пип теперь спал в отдельной комнате.
Вне всякого сомнения, Остен был прав, когда предложил Пипу отдельную комнату. Видит Бог, как Ханне хотелось, чтобы страхи Пипа остались в прошлом, чтобы он стал самостоятельным.
А собственная постель – первый шаг на пути к выздоровлению.
Ханна не понимала, насколько сильно сама нуждалась в том, чтобы мальчик был рядом, ведь именно благодаря Пипу она держала в страхе собственных ночных демонов – одиночество и ощущение безысходности. Она знала, что их с Пипом одинокая жизнь не изменится до тех пор, пока за ней будет гнаться Мейсон Буд.
Она поежилась. Мейсон... Где он теперь?
Должен был уже пройти по ложному следу, который она для него оставила. Можно было не сомневаться, что он перешел от злости к убийственной ярости.
– Нанна, что-нибудь случилось?
Она увидела широко раскрытые, обеспокоенные глаза Пипа. Он словно пытался убрать с ее лица искусственную улыбку и рассмотреть то, что за ней скрывается. Она не может позволить ему это сделать.
– Я просто любуюсь болотами. Они такие красивые, правда? Гораздо красивее, чем тогда, когда по нашим лицам текли струи дождя!
– Но ты говорила, что мы полетим. – Вид у Пипа был огорченный. – Я боюсь.
– Страх тут совершенно ни при чем, – вмешался Остен и подмигнул. – Это вопрос здравого смысла. Рейвенскар можно рассмотреть гораздо лучше, если лошади не торопятся.
Сердце Ханны наполнилось чем-то похожим на боль при виде больших рук Остена, державших поводья и заставлявших лошадей послушно двигаться. Время от времени он бросал взгляды на Пипа, удостоверяясь, что личико мальчика не омрачил страх.
Но Остен не мог бы сказать ничего, что защитило бы Пипа от голоса Мейсона Буда, эхом отдававшегося в его головке, поэтому в его серо-зеленых глазах порой появлялось затравленное выражение.
– Но я очень боюсь. Я даже не стал бы держаться за поводья в ваших руках, как вы предлагали, чтобы вместе с вами править.
– Попытаемся в другой раз. – Остен взъерошил волосы мальчика. – Когда мне удастся найти небесную лошадку, о которой тебе рассказывала Ханна.
У Ханны сжалось сердце, когда Данте ловко сменил тему и заговорил о новых щенках, ожидаемых со дня на день, стараясь рассеять охватившее ребенка уныние.
Пип без умолку болтал, Остен изо всех сил старался казаться веселым, но обмануть Ханну не мог. Напряжение между ними не ослабевало.
Она ощущала каждый мускул под рукавом его куртки, каждый порыв ветра, шевеливший его густые темные волосы. Его руки, державшие поводья, были такими ловкими и сильными – она хорошо помнила их прикосновения.
Даже ветер над болотами не мог прогнать его запах. Он был словно буря. Его смятение передалось и ей. И никто, кроме Остена Данте, не смог бы ее успокоить.
Она отогнала от себя эту мысль, образы, пришедшие в голову, казались слишком живыми. Красивое лицо Остена парило над ней, его руки обнимали ее, губы владели ее губами.
Она не пережила бы эту поездку на фаэтоне, если бы не справилась с проклятым воображением. Гораздо лучше сосредоточиться на землях Рейвенскара, попытаться разгадать загадку их владельца, чем вызывать в воображении вспыхнувшую страсть.
Но, несмотря на то что она изо всех сил старалась сосредоточиться на земельных угодьях, простиравшихся вокруг нее, каждая миля, которую они проезжали, приводила ее в еще большее смятение. С каждым часом она ощущала себя все более растерянной, очарованной Остеном Данте.
Ей все труднее и труднее становилось держать себя под контролем.
Люди в Ноддинг-Кросс могли подумать, что владелец Рейвенскара лишился рассудка, но простые сельские жители, жившие на его землях, выражали ему свое искреннее уважение.
На нее и на Пипа они смотрели с таким изумлением, будто их хозяин привез на поля Рейвенскара русалку с ребенком. Но как только им удавалось справиться с удивлением, они принимались болтать об урожае и домашнем скоте, детях и погоде.
Наверное, их лендлорд и правда выстроил дома арендаторов так, чтобы ему было хорошо видно озеро из окна кабинета. Новенькие домики блестели свежестью и белизной и прекрасно смотрелись на фоне холмов и долин, а чистая соломенная кровля сверкала на солнце, словно золото.
В хлевах, стоявших отдельно от жилых домов, обитали ухоженные коровы и гуси. Цветы вились по стенам и дверным проемам. И все, от мала до велика, останавливались, чтобы поприветствовать хозяина и поболтать о предстоящем празднике.
Ханна вздрогнула, вспомнив поместье отца, полуразрушенное, запущенное. Он проиграл все, кроме маленького надела, поскольку это была наследуемая земля, которую не имели права отчуждать.
Она любила каждый камень и каждое зеленое поле, но, даже будучи ребенком, беспокоилась из-за того, что видит ветхие жилища, в которых изможденные семьи ютились вместе с коровами и свиньями, а матери не держали колыбели у огня, а ставили их так, чтобы младшего ребенка не залило дождем через дыру в крыше.