Ну и гонял же я! Как скаженный. Ров… стена… забор… бревно. И снова, — но уже в обратном порядке. И ни разу не упал. Как назло. Только штаниной зацепился и оставил клок на заборе.
Денис подходил, опираясь на кочергу.
— Ну, чего ты тут навоевал?
Я думал — он смеется, но нет, голос спокойный, почти будничный.
— Пойдем ко мне, — добавил он, — зашьем как-нибудь. Ростик поможет, он даже футбольную покрышку зашивал.
Ростик?.. И тут я вдруг вспомнил, как еще зимой Ростик рассказывал, что Денис уже полгода спит на голом полу, а вместо подушки кладет книгу или стопку газет.
Тогда я не обратил на это внимания. К тому же Денис отвлек меня, перевел разговор на другое. А сейчас, после всего, родилась догадка.
Рахметов из «Что делать?» Чернышевского! Вот, оказывается, кому подражает Денис.
Зная характер друга, я не стал говорить об этом. Он бы смутился. И стал бы наверняка отнекиваться.
«Посмотрим, кто раньше будет генералом»
Экзамены кончились. Наступила самая счастливая пора.
Но когда человеку отводится слишком много счастья, он перестает его ценить. Так и мы. Бывало, объявят в школе карантин или дезинфекцию, лишний свободный денек выпадет — и радость! А сейчас…
Дни катились, горячие, докрасна раскаленные солнцем. Мы валялись на желтом речном песке, и время текло, как песчинки сквозь пальцы. Его было необозримо много. В июне мальчишки не думают о сентябре.
Чувство меры нам было незнакомо. Мы купались и загорали до изнеможения. Во второй половине дня на Днепре появлялись взрослые — после работы. Их поступки не всегда были понятны. Зачем, к примеру, стелить на песок какую-то ткань? Или к чему выкручивать трусики? Вышел из воды — и валяйся на здоровье на горячем песке. Красотища!
Ну, если уж домой собрался, тогда можно ополоснуть, выкрутить. Но и это не обязательно: песчинки, когда высыхают, сами осыпаются.
Во второй половине дня мы чаше всего уходили домой. Двор зеленый: цветы, трава. Было приятно лежать, смотреть в небо и наблюдать за облаками, если они появлялись.
А можно смотреть не вверх, а в землю, в траву. Тут своя жизнь. Ползут муравьи, перетаскивая зеленые бревнышки, божьи коровки, букашки всякие. И, наверное, у каждой есть свое название. Или нет? Может какую-либо букашку еще предстоит назвать? И это сделает кто-то из нас?
Вчера мы валялись на траве рядом с Борисом. Я спросил у него о букашках и сейчас думал над ответом.
— Нет, — сказал Борис, — все букашки названы, все острова открыты. Все в мире известно
— Ты хочешь сказать, что на нашу долю ничего не осталось? — спросил я, стараясь спрятать легкую тревогу.
— Ну, что-то все-таки осталось… — Борька сплюнул прилипший окурок и замолчал.
Денис, наверное, развел бы тут целую философию..
Когда тень заняла половину двора и все подсолнухи, как по команде, повернули на запад свои диски, украшенные протуберанцами, я решил, что пора собираться в город.
«В город» — это просто так сказано. Ведь не в деревне мы живем, а на проспекте. Даже в центре. Но все почему-то говорили «в город», а не на улицу.
Я встал, свернул толстое рядно. Оно сделалось похожим на длинную подзорную трубу. Я стал смотреть в нее. Солнце медленно скатывалось. Уже не колесо, полколеса осталось. Солнце слепило, но мне было интересно смотреть. Тут вышла бабушка и забрала «подзорную трубу». Незачем, сказала она, прижимать к лицу всякую грязь.
Я поплелся мыть ноги. Налил тазик, поставил табурет.
В это время звякнула щеколда. Во дворе появились Борис и Фимка.
— Нет, ты погляди на него, — кипятился Фимка. — Ножки свои моет. А в это время…
— Что в это время? — перебил я и рассмеялся. — Пожар? Где горит?
— Хуже, чем пожар, — мрачно пробасил Борис и кинул в рот папиросу. — Людка… знаешь, чем она сейчас занимается?
«Чем же она может заниматься?» — пронеслось в моей голове. Но спросил я как можно спокойнее:
— Ну, чем? Фимка взвизгнул:
— Он еще ухмыляется! Твоя Людочка сейчас на танцульках с летуном танцует. Дошло?
— С каким летуном? — не сразу понял я.
— Нет, он пвосто неновмальный… С летчиком! С лейтенантом!
Мне показалось, что вода в тазике стала холодной-холодной. Иголочки вонзились в ступни. Я сидел на табурете и опирался локтями в колени. Наконец спросил:
— Истребитель? — Вот дурак! Будто дело в том, кто тот летун: истребитель, бомбардировщик или штурмовик. Правда, я тут же добавил, чуть заикаясь: — М-мне какое дело?.. Мы с ней поссорились… Еще в апреле.
Но теперь уже Борис налетел на меня:
— Ссора ссорой, а Людка — предательница. Одевайся поживее. Пойдем к тому летчику… Поговорим.
Мне не хотелось идти говорить, но я подчинился. Вытер ноги, надел белые парусиновые туфли.
Товарищи торопили меня. Нужно еще забежать за Денисом, он ведь главная сила у нас. Собственно, это недалеко. Все мы жили рядышком, в одном микрорайоне, как сказали бы теперь…
Денис и Ростик проводили эксперимент. Низко над двором резали воздух летучие мыши. Братья натянули простыню, пытаясь поймать хоть одну из них.
— Зачем вы? — сказал я. — Они же пользу приносят, жрут вредных насекомых.
— Мы их не обидим, только посмотрим, какого вида они, — сказал Ростик.
— Они разве разные?
— Ну да! Есть ушаны, есть кожаны, есть нетопыри и так далее.
Я снова подивился начитанности Ростика. Интереса к мышам, обыкновенным и летучим, у меня никогда не было. Но это куда завлекательней, чем… идти разговаривать с летчиком.
Ростику, однако, было не до меня, он снова потянулся к простыне. На его пути встал Борис.
— Ладно, братья-разбойники, хватит, — сказал Борис. И добавил одному Денису: — Одевайся, пойдем. Есть дело.
Денис быстро собрался. Мы вышли. Лишь тогда он спросил — что за дело?
— Нужно Людку пвоучить, она пведательница, — выпалил Фимка.
Денис теперь глядел только на меня. Ситуация сложилась идиотская. Товарищи вроде бы охраняли мои интересы, заботились. А я? Не хотелось мне идти ни на какие танцы, я бы лучше домой убежал. Но… вдруг осмеют? И я неопределенно сказал:
— Поглядим… чего там.
Потом я отстал. Шел сзади всех и думал: «Людка предательница?.. Не знаю, не знаю. Но я-то предатель, это точно. Потому что бесхарактерный я… Нужно вернуться и остальных вернуть!»
Все я понимал отлично, но продолжал шагать к танцплощадке…
Чем ближе мы подходили к парку, тем оглушительней гремел духовой оркестр. Сквозь деревья просматривался деревянный помост, на нем люди яростно отбивали румбу. Мы прибавили шагу, но румба оборвалась.
Музыканты встали. Перерыв.
— Это ничего, — успокоил Фимка, — сейчас начнут пластинки квутить.
И действительно: зашипела пластинка, заиграла скрипочка. И роскошное танго тревожно тронуло мое сердце.
В эту минуту я увидел Людмилу. Рядом с ней Ольга Якименко и Лилька Бруно. А возле них стоял летчик — смеялся, рассказывал что-то веселое, жестикулировал. Он, судя по всему, был общительным парнем.
Не то, что я. Я иногда лишь бываю таким. Порою же — и слова не выжмешь. Какая-то неуравновешенность, что ли?..
— Во, посмотви! — Фимка толкнул меня в бок. — Сейчас он ее потянет танцевать.
Они и в самом деле взошли на помост, отвоевав у танцующих небольшое пространство. Летчик смотрел вверх, на черный раструб, ловил каждое слово популярного танго:
Утесов на этот раз особенно старался. Трогательно и зовуще звучал его голос.
«Как бы не так!» — отметил я про себя. «Когда влюбляешься, как раз и начинаются эти загадки-загадочки…» Будто и не я подумал, а кто-то другой во мне. Ведь мы тогда слово «любовь» произносили редко. Говорили: «Колька бегает за Светкой». Иногда вместо «бегает», говорили «дружит», «втрескался».