— Несчастная Россия! — тихо сказал Егор.
— Я-то никогда не питал на сей счет розовых надежд, — продолжал Каржавин. — Вспомните наши парижские беседы. Слишком рано вы начали. Россия — не Европа. С дикими мужиками много не сделаешь. Надеюсь, что теперь, испив горькую чашу, вы согласитесь со мной?
— Как сказать! — ответил Егор задумчиво. — Именно там, в сибирской глуши, появились у меня иные мысли. Многое привелось повидать и услышать… Был у меня как-то разговор с одним каторжным, никогда его не забуду. У мужика есть своя правда, отличающаяся от нашей… И самое главное — слить их вместе, в одну общую русскую правду!
— Не совсем понятно, — заметил Каржавин.
— И мне также, — кивнул Егор. — Да и Новикову, вероятно… Но я верю, что после нас явятся другие, которые поймут то, чего мы понять не смогли.
— Бог знает, когда это будет! — вздохнул Каржавин. — Да и будет ли вообще? Пока же ничего не остается, как спокойно взирать на круговорот событий да заниматься каким-нибудь полезным делом… Право же, ваша покровительница, Авдотья Полежаева, своими предприятиями более содействует прогрессу отечества, нежели господа вольнодумцы. Жаль только, что таких, как она, у нас по пальцам пересчитать можно… Возьмите, к примеру, мою судьбу… Каких только проектов не предлагал я нашим богачам! Выгоднейшие торги заморские, коммерческие и навигационные компании, основание русских колоний в дальних странах… Никакого проку! Остался опять без средств. Очевидно, и здесь слишком рано. Срок не вышел.
— Чем же занимаетесь? — спросил Егор.
— Издал несколько книг — собственных сочинений и переводов… По естественным наукам, географии, архитектуре. Однако этим не прокормишься. Пришлось определиться на службу. Состою переводчиком при коллегии иностранных дел. Опять помог благодетель мой, господин Баженов. Он у нынешнего государя в большом фаворе.
— Не знаете ли, что сталось с Ерменевым? — вспомнил Егор.
— Как же! Четыре года пробыл в Петропавловской крепости, в одиночном заключении. При восшествии на престол императора Павла его выпустили. Ведь он некоторым образом из-за Павла Петровича пострадал…
Но этим и ограничилась милость. Государю стало известно о том, что Ерменев якшался в Париже с революционерами, чуть ли не участвовал в нападении на Бастилию. Он и приказал: впредь Ерменева на порог не пускать и никаких пособий ему не выплачивать. Дескать, пускай живет как хочет! Сколько ни старался Баженов, ничего не вышло. Однажды встретил я Ерменева на улице. Зрелище печальное: постарел, здоровье надорвано в сыром каземате, еле ноги передвигает. Живет впроголодь.
— А где квартирует? — быстро спросил Егор. — Нужно помочь ему. У меня явилась одна мысль…
— У Тучкова моста, — ответил Каржавин. — Живет в семье младшего своего брата.
— Федор Васильевич! — Егор в упор посмотрел на собеседника. — Извините, что напоминаю о неприятном… У вас ведь, насколько мне помнится, была с ним ссора?
Каржавин махнул рукой:
— Все это миновало, потеряло всякий смысл.
— Могу дать клятву, что Иван Алексеевич перед вами ни в чем не виновен, — сказал Егор.
— Верю, — согласился Каржавин. — Но к чему ворошить старый хлам?
— Не отправиться ли нам вместе к Ерменеву? — предложил Егор. — Хоть сейчас?
— Отчего же, можно!
Они уселись в извозчичий кабриолет. Лошаденка лениво потащилась по набережной. Навстречу катила богатая коляска. В ней сидела изысканно одетая красивая дама средних лет, рядом с ней молоденькая девушка, скорее подросток…
— Видали? — указал на них Каржавин. — Законодательница петербургских мод! Знаменитая художница! Госпожа Виже-Лебрэн с дочерью.
— Как? — воскликнул Егор. — Она в России?
— Здесь немало французских эмигрантов, бежавших от революции, — ответил Каржавин. — Многим из них живется не очень-то сладко на чужих хлебах. Но этой повезло: пишет портреты знатнейших вельмож, придворных дам, великих княгинь. Сам государь весьма к ней благоволит… А мы с вами едем к старому, нищему, больному Ерменеву. Вот они, капризы фортуны!..
Возвратившись домой, Егор поспешил к Полежаевой.
— Дуняша, Иван Ерменев помер. Я только что оттуда…
— Похоронили уже? — спросила она, глядя в сторону.
— Это случилось уже два месяца назад, — объяснил Егор. — Он жил у брата, в нищете ужасной! После него остались рисунки, картины. Но нас даже не впустили. Грубые люди! Невежественные, озлобленные…
— Пришло письмо от Петра Страхова, — сказала Дуняша. — Пишет, что приготовлено тебе место в гошпитале.