Он раскрыл альбом, взял карандаш.
— Посиди спокойно, Дуняша! — сказал он. — Вот так, как сейчас…
— Нельзя! — сказала девушка строго. — Я пойду, барин.
— Отчего же?
— Нельзя! — повторила она упрямо. — Ко двору пора.
Она встала.
— Ну ладно! — сказал Ерменев. — Мы тебя проводим.
Они вышли в поле. Рожь почти всюду была убрана, только кое-где еще виднелись снопы. Деревня вытянулась прямой линией между полем и опушкой леса.
Отец Дуняши перед крылечком точил косу.
— Бог в помощь! — окликнул его Ерменев. — Дочку тебе привели.
Кузьма поднял голову и, сняв шапку, поклонился в пояс.
— Нам по пути было… Войти можно?
— Входи с богом. Только нехорошо у нас: тесно, нечисто.
— Это не беда.
Ерменев вошел во дворик, мальчик последовал за ним. Дуня шмыгнула в избу. Кузьма отложил косу, вытер руки краем рубахи.
— Не побрезгуешь нашими харчами, барин? — предложил он.
— Я бы рад, да совестно.
— Не объешь!
В избе было дымно, стоял кислый запах капусты, овечьей шерсти, дубленой кожи. У печи возилась пожилая женщина, с выбившимися из-под косынки жидкими прядями седых волос.
— Марья! — сказал хозяин. — Собери-ка поесть!
Они уселись за стол: Кузьма с Ерменевым, Егорушка примостился рядом. Женщина поставила горшок со щами, каравай свежего ржаного хлеба, три деревянные ложки. Дуня стояла в сенях. Ели молча, сосредоточенно, шумно хлебая горячие жирные щи и постукивая ложками. Женщина стояла в сторонке, подперев щеку рукой.
Отложив ложку, хозяин встал, троекратно перекрестился на икону. Потом опять присел на лавку.
— Родня будете нашему барину? — заговорил хозяин.
— Нет, — ответил Ерменев. — Некогда учил меня Александр Петрович уму-разуму, потом в Академию художеств определил.
— Это что ж такое?
— Училище. Учат рисовать картины, статуи делать. Из глины, мрамора, бронзы… Дома красивые строить.
— Так! — произнес хозяин глубокомысленно. — Дома — это понятно… Избу всякий выстроит, были бы бревна да пила с топором. А вот господский дом, он большой, красивый… Так не поставишь, тут уменье требуется. Ну, а картины? И эти, как их?..
— Статуи, — подсказал Ерменев.
— Ну да… идолы вроде. У нашего барина такие-то в зале стоят, я видал. Они к чему?
— От картин человеку удовольствие. Веселую картину посмотрит — радуется, печальную — горюет.
— От горести какое ж удовольствие? — заметил крестьянин. — М-да!.. Непонятно! Вот, скажем, святая икона. Она спасителя изображает, матерь божью, святых угодников. Чтоб на нее молиться. Понятно! А другие картины зачем? Ну, меня станешь малевать или лес, поле, речку. Это и так всякому видно. Дуньку мою барин Александр Петрович вытребовал для тиятру. Знаю я это, лет десять назад такие представления здесь делали. Господские забавы! Чудно мне! Люди почтенные, умные, словно ребятишки, тешатся! То игрища, то картины.
— Не одни только господа, — возразил художник. — Тебя как звать-то?
— Кузьма Дударев.
— А по батюшке?
— Отца Григорием звали.
— Так вот, Кузьма Григорьевич… Я ведь не барин. Тоже из мужиков.
— Чего? — переспросил изумленный хозяин. — Как так?
— Отец мой, Алексей Ерменев, в государственных крестьянах состоял. Взяли его к царскому двору конюхом. Еще при покойной императрице Елизавете Петровне… Вот и рос я в царском дворце, с самим цесаревичем, Павлом Петровичем, игры игрывал.
— С кем?
— Наследником, сыном нашей царицы.
— И каков же он?
— Мальчиком был не зол. Только вспыльчив и своеволен.
— Ну да, как есть он — царское дитя… — Кузьма почесал затылок. — А ты, значит, конюхов сын? И с царским вместе?.. Чудно!
— Пока детьми были. Чтоб ему одному не скучно… Учили меня всякому, даже французскому языку.
— Опять же непонятно! — сказал Кузьма. — С царевичем запросто, а картинки малюешь. Зачем?
— Затем, что люблю я это дело. И не я один. Есть еще живописцы из деревенских. Сыновья крепостных…
— Чудно! — задумчиво повторил Кузьма.
… Вечером, сидя за ужином, Ерменев рассказывал об этой беседе.
— А ты чего ждал? — пожал плечами Сумароков. Мужики наши невежественны, тупы.
— Невежественны — это так. Но тупости в нем не заметно.
Сушков подтвердил:
— Кузьма Дударев мужик сметливый. Пожалуй, чересчур. Продувная бестия!
Живописец продолжал, как бы не слыша замечания управителя: