Управитель спустился с пригорка, уселся в коляску.
Дуняша медленно шла через поле к деревне. Еще издали она завидела Павла, стоявшего у высокого омета. Ей не хотелось встретиться с ним сейчас, но сворачивать было поздно. Павел стоял дожидаясь.
— Где была? — спросил он хмуро. — Везде тебя искал.
— А я, вишь, сама нашлась, — улыбнулась девушка.
— Где ж была? — повторил Павел.
— В усадьбе.
— Полно врать! Ходил я и туда. Небось с приезжим прогуливалась?
— Угадал!
Дуняша вскинула голову. На щеках ее вспыхнули пятна румянца, глаза сияли.
— Ну, коли так… — проговорил Павел медленно, — то знай: больше не дозволю!
— А я и спрашиваться не стану! — пожала плечами девушка. — Надо мной только батюшка волен, да еще Александр Петрович. А более никто.
— Да ты что! — Павел оторопел.
— А то, что по сердцу жить хочу… По сердцу, а не по дубинке.
— Вон как!.. Стало быть, полюбился тебе приезжий барин?
Девушка отвела взгляд.
— Зачем вздор молоть!..
— Нет, не вздор! Так и есть… Только какой он барин? Мужик сиволапый, мазилка!.. На господских задворках вырос да господскими объедками вскормлен…
— И пускай! — воскликнула Дуняша, и голос ее зазвенел. — Пускай! Не знаешь ты, какой он…
— А какой?
— Таких-то я сроду не видывала. Чего только не расскажет! Про книжки разные, про город Петербург, про картинки…
— Картинки!.. — повторил парень, изумляясь, и вдруг сердито прикрикнул: — Ты не дури, Дунька! Слово-то свое помнишь? Сказано — связано!..
— Не забыла, — твердо ответила Дуняша. — Только связанное и развязать можно.
— Ах ты, бессовестная! — Павел в ярости схватил ее за руку и больно сжал у запястья…
Девушка с силой вырвалась и, оттолкнув его, зашагала к деревне…
— Ну погоди, худо будет! — крикнул парень ей вслед.
…На лугу народ не расходился. Разбившись на кучки, мужики толковали все о том же. Ерменев сидел на траве, вокруг него толпились люди.
— Ты вникни, ваше благородие! — гудел степенный бородач. — Ныне засуха была, половины не собрали против прошлогоднего. А оброк плачен, как и летось. Да еще долг не отдали! Как же быть-то?
— Чистое разоренье! — вздохнул кто-то.
— Затвердил управитель: торгуй да торгуй, — вмешался старик. — А что продавать-то? Право, нечего!
— А хоть бы и было, — сказал бородач. — Куды везти? Повсюду заставы… Не то что в Москву, в Серпухов не стали пущать, в Тарусу!..
— Некуда возить, — поддержал старик. — Вовсе некуда.
— Вот что, братцы, — вмешался Ерменев. — Управитель — управителем, а надобно к самому помещику обратиться.
— И слушать не станет! — махнул рукой бородатый. — Что Сушков скажет, тому и верит. Ему, барину, наши дела невдомек.
— А вы объясните! — сказал живописец. — Не может того быть, чтобы не понял. Уж я-то его лучше знаю.
— Рассерчает! — покачал головой старик. — Кричать почнет, ногами затопает… Страх! Лицо кривит, на губах пена!
— Сердит! — согласился бородач.
— Сердит, да не зол, — возразил Ерменев. — Говорю вам, братцы, ступайте к барину!
Мужики зашумели. Кольцо вокруг художника росло. Подошел и Павел. Присел в сторонке, прислушиваясь к спору.
— Всем скопом к нему идите! — продолжал Ерменев. — Придете ко крыльцу, требуйте самого! Пусть один кто-нибудь говорит. Только не рыжий этот, не то найдет коса на камень. Нужно выбрать мужика спокойного.
— Это верно! — поддержал кто-то. — Федор, он вроде барина… Бесноватый…
Мужики засмеялись.
— Баб тоже с собой возьмите! — говорил живописец. — Можно и девок. Александр Петрович к женским слезам чувствителен… А я, братцы, еще сам поговорю с ним. Попрошу!
Павел злобно сплюнул и отошел. Навстречу ему верхом на палке весело мчался Егорушка.
— Павлуша, Павлуша! — кричал он. — Поиграй на рожке, а Дунюшка пусть попляшет… Поиграешь, а, Павлуша?
Павел поднял голову, посмотрел на мальчика мутными глазами.
— Павлуша! — шепнул мальчик испуганно. — Ты чего?
— Я те поиграю! — пробормотал парень и вдруг ударил ребенка кулаком в грудь.
Тот пошатнулся и, споткнувшись о камень, полетел наземь. Павел угрюмо побрел дальше, вдоль окаймлявшего луг ельника.
Ерменев собрался домой.
— Егор! А Егор! — окликнул он.