— То-то!.. А ежели Дуняшка в Москву поедет, я и сам туда подамся. В деревне мне несподручно, Иван Лексеич. Тяжко в деревне! С одного боку управитель прижимает, с другого мужики злобствуют. Завидущие! В городу легше. Смекалка у меня быстрая, на руки тоже проворен.
— Да ведь ты крепостной! — возразил Ерменев.
— Это ничего! Помещики многих мужиков отпускают в город, на оброк. Должон буду платить оброку поболе, и все… Барину от этого только выгода. Да и мне тоже: уплатил, что положено, и живи. Вроде вольного!
Некоторое время ехали в молчании. Потом Кузьма опять заговорил:
— Павлушка Фильцов в рекруты идет. По своей охоте…
— Что это вдруг? — удивился Ерменев.
— Кто его знает! Шалый он парень, упрямый… Ну и пускай, я рад. Вокруг Дуняшки все вился. Еще бы: невеста хоть куда! У отца его хозяйство худое. Впроголодь живут.
— А дочь твоя, верно, горюет?
— Что-то незаметно! А погорюет, тоже не беда. Девичьи слезы, что роса; взойдет солнышко — мигом высохнет…
Проселок кончился, телега выехала на большак. Навстречу, со стороны Серпухова, на рысях шел конный отряд. Кузьма съехал с дороги, остановился у обочины. Отряд приближался. Впереди офицер на гнедом жеребце, за ним солдаты: человек пятьдесят. Комья грязи взлетали из-под копыт. Вслед за всадниками показались дрожки, в них ехали Нащокин с дочерью. Ерменев сразу узнал его. Нащокин скользнул взглядом по сидящим в телеге и отвернулся.
— В Калиново поехали! — вздохнул Кузьма. — Худо придется мужикам. Дурачье! Бунтовать вздумали!
— Вот горе! — сказал Ерменев. — Уж так людей жалко!
— Как не жалко! — согласился Кузьма и, сняв шапку, перекрестился. — Ведь крещеный народ, соседи! Зря себя погубили. Сила-то соломку ломит!
В воскресенье с утра в Сивцове дым пошел коромыслом.
Павел Фильцов, окруженный ватагой парней, шатался по деревне, горланил песни и похвалялся удалью. Парни стучались то в одну, то в другую избу, требуя угощения.
— Принимай гостей, хозяин! — объявлял Павел. — На царскую службу иду. Турчина бить, православную землю защищать! Ставь вина зеленого, капустки квашеной, моченых яблочек!
Иная баба в сердцах пробовала осадить расходившихся молодцов, но муж строго выговаривал:
— Лекрута ублажать надо… Подавай все, что есть в доме!
Скоро парни вовсе захмелели и стали бесчинствовать. Задирали прохожих, затевали драки, бранились непристойно, кое-где побили посуду.
— Собирайся все на луг! — предложил Павел Фильцов. — Плясать будем!.. Пошли по дворам — созывать девок.
Мужики запирались, наказав дочерям за ворота не выходить и даже в окошко не выглядывать.
— Дуньку дударевскую возьмем! — крикнул Павел.
— Верно! — одобрил кто-то. — Пошли к Дударевым!
— У Кузьмы хмельного полным-полно, пусть угощает! — поддержал другой.
Парни хлынули к дударевскому двору, застучали в ворота.
Марья испуганно шепнула:
— Явились!.. Павлушка с огольцами своими… А Кузьмы-то, как на грех, нет. Одни мы!
— Не открывай, тетя Маша! — сказала Дуня.
Сердце ее часто забилось, со щек схлынул румянец, но это был не страх.
Парни во всю мочь колотили по воротам; кулаками, ногами, дубинами.
— Беда! — сказала Марья. — Надо открыть, не то высадят. Ты, Дунюшка, ступай в овин, схоронись, а я пойду… Авось старуху не обидят. — Она пошла к воротам, открыла фортку: — Чего вам? Хорошие ребята, а буяните! Ай, срам!
— Ты не срами, тетка! — заговорил кто-то заплетающимся языком. — Вина нам неси!
— Да откуда я его возьму? — развела руками Марья. — Нету ни капельки, вот те крест! Кузьма завтра вернется, привезет.
— А нам нынче надобно! — настаивал парень.
— Погоди! — остановил его Павел. — Коли нет вина, так пусть Дунька к нам выходит.
— И ее тоже нетути! — сказала Марья. — С подружкой по грибы пошла.
— А ну-ка пусти! — крикнул Павел, оттолкнув женщину плечом. И, обратившись к спутникам, сказал: — Вы здесь постойте, а я мигом приведу…
Он вошел во двор и остановился. Дуня стояла на крылечке, в руке у нее был железный ухват.
— Зачем пришел? — спросила она.
Парень замялся.
— Проститься! — сказал он тихо. — Завтра уезжаю.
— Проститься!.. Окна бить да ворота ломать. Вишь, шайку целую привел. Ступай себе, скатертью дорога!
— А я желаю, чтобы ты с нами плясать пошла, — снова запетушился Павел. — Мне отказа ни в чем нет! Иду солдатскую лямку тянуть, царице-матушке служить!
— Вот там и воюй! — сказала девушка насмешливо. — А я с тобой никуда не пойду, так и знай!