— Ступай себе, Николай Матвеич! — обратился он к управителю. — А мужикам объяви, что челобитную их я уважил. Ничего с них до будущего года не причитается.
Сушков попытался что-то возразить, но Сумароков сердито махнул рукой. Управитель, пожав плечами, удалился.
— А ты чего дожидаешься? — спросил он у Кузьмы, по-прежнему стоявшего поодаль.
— Вот какое дело! — заговорил Кузьма. — Знаю, нужда у тебя в деньгах. А мужики наши платить боле не в силах. Да ты вот и сам верно рассудил — снял с них недоимку… Коли желаешь, батюшка-барин, возьми у меня деньжонок. Тыщи две! Вернешь через два года. Ну и, конечно, прикинешь малость, сколько будет твоя воля… Вот и весь сказ!
Александр Петрович помолчал.
— Затея недурна! Изволь, возьму у тебя деньги, через два года обернусь да верну с прибылью. Рубликов сто барыша получишь… Сейчас расписку напишу.
Кузьма замахал руками:
— Господи Иисусе! Что ты, барин? Разве мне слова господского мало?
— Стало быть, поладили… Спасибо тебе, Дударев, ступай с богом!
Поклонившись в пол, Кузьма вышел.
— Ну, Егор! — весело воскликнул Сумароков. — Скоро покатим с тобой в Москву, с дядей Ваней мириться.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
Тяжко было в Москве в сентябре 1771 года. Моровое поветрие бушевало по-прежнему, жители мерли сотнями ежедневно. Лавки, мастерские, рынки опустели, к чуме присоединился голод. Домовладельцы выселяли жильцов, опасаясь заразы. Найти другое жилье было почти невозможно: никто не хотел пускать в дом посторонних. Толпы бездомных наводнили московские улицы. Пробавляясь случайной и скудной милостыней, они ночевали под открытым небом: кто на охапке сена, кто прямо на земле. Тут же и помирали — не от чумы, а от истощения или простуды, и фурманщики увозили их вместе с зачумленными.
В народе росли злоба и отчаяние. На бойких местах постоянно толпился простой люд, раздавались гневные речи. На чем свет стоит бранили приказных, стражников, попов, лекарей. Доставалось и самой государыне.
Вдруг пошел по Москве слух: какой-то фабричный рассказал, будто явилась к нему во сне боголюбская богородица и, слезами плача, жаловалась, что перед образом ее, что у Варварских ворот, уже много лет обедни не служат, свечей не ставят… И за то, дескать, хотел господь Москву всю уничтожить каменным градом. Но царица небесная умилостивила сына своего, и он взамен града наслал на грешный город моровую язву сроком на полгода.
Народ повалил к Варварским воротам. Люди часами ждали очереди, чтобы приложиться к чудотворной иконе, поставить свечку. Кидали последние медные гроши в стоявшие у ворот денежные сундуки. Многие тут же располагались на ночлег.
О происходящем доложили московскому архиерею, преосвященному Амвросию. Тот распорядился выслать монахов увещевать народ разойтись, а денежные сундуки, во избежание грабежа, опечатать и перевезти на хранение в Воспитательный дом.
— Невозможно сие, владыка! — возразил архимандрит Епифаний.
— Что? — переспросил архиерей нахмурившись. — Уж не ослышался ли я?
Амвросий был нравом крут, подчиненные побаивались его.
Епифаний пояснил, что в народе заметно сильное волнение, чернь винит во всех бедах не только светское начальство, но и священнослужителей, а потому посылать на такое дело монахов опасно.
Преосвященный поехал на Остоженку, к генералу Петру Дмитриевичу Еропкину, который после бегства главнокомандующего и губернатора оказался единственным представителем власти в Москве.
— Да, негоже! — согласился тот, выслушав сообщение Амвросия. — От такого скопления людей еще пуще распространится зараза, да и до мятежа недалеко. Дам я вашему преосвященству команду из солдат Великолуцкого полка. Пошлите ее с подьячими. Только накажите, чтобы не задирались с чернью и соблюдали осторожность!
На другой день архиерей послал к Варварским воротам двенадцать солдат во главе с подпрапорщиком; за солдатами на подводе следовали двое подьячих.
Было это в четверг, 15 сентября…
Отряд явился к месту в восьмом часу вечера, когда уже совсем стемнело. Масляные плошки и смоляные факелы освещали площадь, заполненную людьми. По высоким лестницам, приставленным к воротам, то и дело взбирались люди: поставить свечку перед образом. Гнусавое пение молитв смешивалось с причитаниями, проклятиями, пьяным хохотом.
Подпрапорщик, взобравшись на подводу, закричал:
— Эй, народ! Архиерей московский преосвященный Амвросий велит вам разойтись, дабы уберечь вас самих от заразы. А ящики денежные мы казенной печатью запечатаем и повезем на сохранение.