Егор рассмеялся. Значит, насильник. Ну этих-то он знал всех хорошо. Но кто из них? Кто? Мысль одна другую сбивала.
Конечно, хорошо бы тут вдвоем жить. Все было бы с кем словом перекинуться живым. И выпить. Вместе. По-мужичьи. За прошлое. И за будущее. Глядишь и в работе подспорье. Помощник будет. Все легче вдвоем. Зимою одному здесь совсем туго. Захвораешь — будет кому хоть печку истопить, воды подать. Да и пожрать приготовить, когда станет невмоготу. И в тундру за дровами вместе съездить — одно удовольствие. За лето их вон сколько можно наготовить. Не на одну, на несколько зим. И все без натуги, надрыва. Но с другой стороны если глянуть? Чуть только натворит что-либо этот Соколов — отвечать вдвоем придется. Сорвется на коряков — ненависть села обернется на двоих. К тому же насильники — не воры. Но в лагерях все они научились подличать и воровать. Крали все, что можно было и нельзя. Ну, а этот исключением не мог стать. Значит, тоже не чист на руку. А у коряков воровство считается грехом. Поймают— опять обоим не миновать беды. Тут за себя не всегда поручишься, а за другого и тем более. Пять лет — вечность. Их здесь можно отбыть и самому. Туговато. Зато надежно. Если где провинился, так сам. Никто не помог. А то с этими Кентами только срок увеличить можно. Радости от такого друга на мизинец, а горя — аршин. Не будешь знать — откуда его ждать. Уж лучше одному отмучиться. Как-нибудь. А там — свобода! Езжай куда хочешь. На все четыре стороны. Там ты сам себе и друг, и ответчик. И кентов можно найти достойных, равных себе…
— Ну что? Будем вызывать? — перебил мысль Кавав.
— Не знаю, — опустил голову Егор.
— А кто знать должен? Мне строители шибко надо. Дома надо. Вон дети каждый год родятся. Им нельзя в чуме жить! Болеть нельзя. Жить надо. Хорошо. Лучше, чем мы! Если он строитель — зачем долго думаешь? — пожимал плечами председатель.
— Погоди, Кавав. Погоди, не торопи меня. Подумать никогда не мешает. Сам говорил — плохой олень весь табун портит, плохая собака всю упряжку губит. Но оленя зарезать можно. Плохую собаку — пристрелить. А с плохим человеком как будешь?
— Назад отправим.
— Ну, а если горе он селу причинит? Какое ничем не исправишь. Всякие там были, Кавав. Ничего предвидеть нельзя. Там он строил. Потому, что заставляли. Что здесь станет делать — никто не знает. А беду может утворить. Большую. Нельзя торопиться, Кавав. Нельзя.
— Тогда не надо вызывать. Жили без него. Обходились. И не помрем, однако. Строй ты. Сам. Тебе хотел лучше сделать.
— Не могу я его припомнить, Кавав. Что это за Лешка Соколов? Хоть бы кличку его знать. Тогда бы и правильно решить можно. А так вот за глаза — трудно сказать, что вернее.
— Ну ты еще подумай. Время есть. Все равно его без моего согласия не пришлют. А мне пока без Лешки забот много. Через три дня охотники приезжают. Надо пушнину принять. Потом Хололо отметить — праздник оленеводов. Это не меньше двух недель. Тебе хватит времени. Я хочу чтоб второй поселенец не только тебе, а и всему селу другом был. Чтоб работал, как ты. Если хороший человек — плохо ему у нас не будет. Не обидим.
— Нашего брата не так просто обидеть. Все за себя постоять умеют. Тут не о нем речь. Я ведь тоже — отбуду тут свое и уеду. Но хочу чисто отсюда выйти. Понимаешь, Кавав.
— Понимаю. Как же. Но нам строить надо. Думай, Егор. Думай. Охотники приедут, а на будущий год— тридцать ребятишек прибавится. Где им жить, Егор? Они не захотят в чуме расти. Умными родятся.
— Я подумаю, Кавав, — пообещал Дракон…
К утру голова разболелась от всяких мыслей. «А ведь и прав председатель — дети растут. Вон их сколько около меня каждый день крутятся. Половина в чумах живут. Какое им дело до опасений Егора? Им дома нужны. Они ждут их. А он боится какого-то там насильника». Ругнув себя солоно, оглянулся на дверь — не стоит ли там кто-либо. И сказал зло:
— Да хрен с ним! Пусть едет!
А через месяц Лешка Соколов приехал в Воямполку.
Дракон не выказал ни радости, ни огорчения по поводу его приезда. Окинув взглядом наскоро, понял, что нигде с ним не встречался. Да не пришелся ему по душе Соколов. Тень какая-то, а не мужик. Волосы ни белые, ни рыжие. Какие-то грязные. Лицо вытянуто по-лошадиному. Плечи узкие, слабые. И весь он худой, угловатый, был похож на рано состарившегося подростка.
— Что умеешь? — спросил его Егор.
Лешка немного опешил. Других вопросов ожидал. Знакомых, Лагерных. А тут…
— Все умею, — ответил в тон.
— Дома ремонтировать сможешь?
— Попытаюсь.
— Давай собирайся. Отдыхать на свободе будем. А то я один измотался тут.
Наскоро поев, Соколов закинул на плечо топор, пошел вслед за Егором, озираясь по сторонам. Он впервые видел оленей, чумы, хотелось спросить о них подробнее у Егора, но не хотел опережать события. Шел молча.
Прошла неделя, другая. К новому поселенцу никто не проявил интерес. Ни коряки, ни Егор. Чуть только Соколов начнет приставать с вопросами. Дракон обрывал зло. О себе начнет рассказывать, по горло работой загрузит. Лешка начал привыкать к молчанию. Так шли дни. Недели. Месяцы.
По молчаливому согласию распределили все заботы по дому. Лешка носил воду, колол дрова, убирал снег около избы. Егор делал все остальное по дому.
Две койки, разделенные этажеркой. Две табуретки у стола.
От скуки ли, иль от радости, что пользуется относительной свободой, зачастил Лешка в клуб. Возвращался поздно. Раздевался в темноте. Потом подолгу ворочался на койке. Вздыхал. Засыпал под утро, когда Егор уже просыпался.
И хотя хождения Лешки в клуб были не по душе Егору, время — сделало свое. Стал он привыкать понемногу к новичку. Отмечал в нем то, чего раньше не замечал.
Ведь вот по выходным, покуда он работал, Лешка дров наготовил. На три зимы хватит. Рыбы насолил. Договорился с учительницей из сельсовета и та варенья наварила. Домашнего. Теперь чай как люди пили. Да и в избе кое-что изменилось. Покрывала на обоих койках появились. Тюлевая занавеска на окне. Да и стирку уже сами не делали. Все Лешка. Все он. С соседкой договорился.
В доме они ужились. Но вот разговора меж ними, откровенного, еще не было. К нему не подтолкнуло одиночество каждого. Жизни шли рядом, но не сближались. Соседи, да и только. Что-то мешало им. Но вот однажды поехал Лешка на речку. Решил в бочке воду привезти. В избе вторую бочку поставил, чтоб на случай пурги был запас воды.
Собаки сразу полынью почуяли, рванули от нее ближе к берегу. А Лешка с головой в воду окунулся. Еле выбрался. И нет бы домой бежать, — еще воду в бочку набрал. Пока до избы доехал, да переоделся — мороз успел свое сделать.
Лешка не сразу понял, от чего голова разболелась. Носил воду в избу. Заливал бочку. А тело потом обливалось. В глазах темнело.
Пересиливая себя, закончил дело. Пока отвел собак соседу, чуть сознание не потерял. Едва до избы дошел. Не раздеваясь поверх покрывала упал. Егор не понял. Подумал, что перебрал сосед с тоски. С кем не бывает! Но ночью Соколов стал бредить. Егор растерялся. Он наскоро смочил полотенце, положил на горячий лоб Лешки. Побежал к Кававу:
— Соколов заболел! Что делать?
— Беги к Наташе. Она доктор.
— Где живет?
Кавав объяснял. А потом, махнув рукою, натянул на плечи куртку, побежал впереди Егора.
Наталья уже спала. Но на стук быстро встала.
— Егор?!
— Помоги! Лешке плохо! Заболел он!
— Что с ним?
— Не знаю. Г олова горячая, околесицу несет какую-то во сне.
— Идите! Я сейчас приду.
Егор с Кававом рысью бросились к избе.
Лешка лежал тихо. Пот крупными каплями стекал с бледного лица. Глаза будто остеклянели.
— Леха! — тормошил он его.
Тот медленно повернул голову:
— Кажется легче стало, спать хочется.
— Сейчас врач придет, однако. Погоди спать, — вмешался Кавав.
— Не надо. Не надо врача, — замотал головой Лешка.
— Тихо ты! Не сдыхать же нам здесь! — прикрикнул Егор.
— Ты иди, Кавав, иди, нам с Егором поговорить надо, — сказав вполголоса, повернулся к председателю Соколов.