С Клещом я после суда не виделся. Его в другое место отправили. А куда — я не знаю. Не переписывались мы. Адресов не было. А и были бы, о чем писать. Навсегда расстались. Видно, никогда уж не свидимся. А и ни к чему. Вспомнить не о чем. Теперь я на Карагинском сам себе «кент» и «бугор». А остров мой нынче заповедный. Волков я сторожу. Слежу, чтоб не убивали их. Сказали мне, что поизвели их крепко за эти годы, а они хоть и звери, и хищные, но тоже нужны. Навроде санитаров.
Не знаю я, кому нужны они. Ведь убийцы. Не хуже меня, душегубы. Но ведь меня-то не убили. Дали жить. Значит, нужен я. А чем я их лучше? Они звери. Значит, без разума. Коли имеется, так и то — звериный. Хватай, где ближе. Прямо как я. И глотка у них, скажу тебе, ненасытная, что у «кентов». Вот и живем мы тут все вместе, как музейные редкости. Кто кого охраняет, порой трудно понять.
Недавно видел я, как они своего бывшего вожака из стаи выгоняли. Тот, старый хрен стал, навроде меня. Змей облезлый. Видать, удачу потерял, иль «засыпался»… Ну «кенты» этим и воспользовались. Налетели на него. Как когда-то на меня, в бараке. Меня тогда за Скальпа, а этого не знаю за что. Глянул я, ну точно как зэки, все в пах зубами норовят вцепиться. Враз всего лишить. И власти, и жизни. Ну и давай они его мордовать. А я не стерпел. Свое вспомнилось. И озверел. Ухватил кол понадежнее и к своре. Они на меня сигать стали. Мол, хоть ты и «бугор», да не наш. Не признали. Не допускали в свои дела. У них, видать, тоже своя «малина». И злее нашей, человеческой.
И все ж я с ними занимаюсь. Приучаю их к своему виду, чтоб на людей они никогда уже не кидались. Где силой, где добром их порою укрощаю. Появятся в ином логове волчата, я их враз наведываю. Чтоб после родителей своих и меня помнили. Чтоб люд не трогали. Я ж их не только считаю поштучно, а и в морду знаю каждого. Характер их, нрав, повадки. Даже клички им дал. Есть у меня здесь и Клещ, и Магомет. И Дракон имеется. И даже Скальп. Такой же паскуда. Отменная лярва. Мать его, старая волчиха, издохла. Я его, падлу, вырастил. А он, змей окаянный, меня же объегорить норовит. То мясо стянет все подчистую. То в избе нашкодит в мое отсутствие. А потом издали наблюдает — злюсь я на него или уже отлегло.
А недавно он на олененка напал. Подоспел я вовремя. Не дал забить оленя. Так Скальп до сих пор обижается. Не подходит ко мне.
Скоро его увезут от меня. Так каждые два года бывает. Отлавливают на острове волков и увозят их в те места, где они нужны и где их нет. Я отдаю. Не знаю, на что волки, кому понадобились. Я их за эти годы почти две сотни отдал. Сам и вырастил. Целый барак — если поштучно.
Не знаю, как они приживутся на новом месте, как оно их встретит. Но ведь они, как и я нынче. Только с виду звери. На гадости не способные. Отучил я их. Исхай хоть и по зверьим законам живут, а человеков не забижают. Это я им заповедываю, с самого сызмальства.
Вот и теперь, волчонка рощу. В избе. На койке вместе со мной спит этот гаденыш. Может смерть моя — он. Ведь Мухой зову. Чтоб кличку свою не забывать. А ведь она меня сгубила. Зверя с меня, с человека сделала. Не знаю, может иное удастся. Из зверя друга себе взрастить. Он, кажется, понятливее других. Понятливей «кентов», с кем хлеб делил. Последний кус. Даю я ему мясо. Изо рта. А он не берет. Руки лижет. Скулит. Голодный, а не отнимает. Три дня его не кормил, заставлял отымать, а он в клубок скрутился и не взял. Мне б таким быть. Он больше Сенька, чем я сам… И больно мне было. Три дня не кормил. Ведь я хоть и человек, а не выдержал бы, а он — зверь и устоял.
На койке ноги, душу мне греет. Глаза не отводит. Единый друг мой. Как мое начало чистое смотрит на меня — глаза звериные, а понятие человечье. Многое он умеет. Лихая беда научила. И хлеба в пасти принесет, и спину погреет. И коли кто к селу едет дает знать. Он как я зверь вне стаи, всюду — ворона белая. Вот и теперь смотрит на меня, задравши удивленную морду. В жизни не видел, чтоб я письма писал. Не понимает. И хотя мог бы дрыхнуть себе спокойно, компанию составляет.
Ты не смейся, Яровой, скажешь, верно, что к старости я в детство впал. Это не так, Яровой. Хотя и не мешало б мне вернуться в детство свое, только с нынешними мозгами. Но нет… Ничто мне не вернуть.