— Нет.
— Как же? А древесину, лес ты у него принимал? Плоты?
— Мне повезло. В тот день он уехал домой, как только подогнал плоты. Я по узлу увидел, что он работает плотогоном. Узел узнал. Спросил его напарника. Ну и ушел. На следующий день.
— А здесь он тебя не нашел?
— Тут порт. На территорию не пустят.
— Как думаешь, он знает о тебе?
— Не знаю. Но я с ним не встречался.
— Сколько леса за день отправляешь?
— Тысячу кубов.
— Ежедневно?
—
— Ас Мухой виделся?
— Нет.
— А откуда знаешь, что он здесь?
— Не знаю. От вас.
— Беник про должок не напоминает?
— Какой должок?
— За Скальпа? Ты ж получил, — следил Яровой за Володькой.
— Нет у меня ничего. Нет денег. И долга нет.
— Значит, Беник не тревожит?
— Нет. Не знает обо мне или забыл.
— И это ты мне рассказываешь? О Клеще! Он забыл? Или не знает. Да этому даже последняя «сявка» на Колыме не поверила бы!
— Вы и об этом знаете?
— Как видишь. Обо всем. И обо всех.
— Тогда что от меня нужно?
— Видишь ли, я знаю, что тебе заплатил Клещ за убийство… Скальпа. Иронией судьбы ты оказался здесь. Рядом с Клещом. И жив. А Скальп убит. Кстати, телогрейку твою в реке я нашел. Ты молодец. В ней все сохранилось. И деньги, и драгоценности.
— Не может быть, — исказилось лицо Володьки. — Не может быть, — задрожал поселенец.
Глаза его помутнели, он упал. Начался приступ. Подъехавшая в это время за лесом машина остановилась. Шофер — громадный мужик смял Вовку в комок. И, удерживая его одной рукой, повел машину к больнице.
Следователь вернулся на пристань, досадуя на себя за неудачный разговор с поселенцем. Для себя окончательно решил — при следующей встрече быть осторожнее с вопросами.
К вечеру катер доставил Ярового на Адо-Тымовские участки.
Старшина, сославшись на занятость, не повез Ярового ближе к Сенькиному участку. И Аркадий решил, не теряя времени, идти пешком к деляне Мухи.
Яровой шел лесом. Здесь тоже недавно прошла вырубка. Вон опилки, щепки, еще и потемнеть не успели. Еще пахнут жизнью.
Здесь работали вольные. Близко от берега. Аркадий остановился, запоминая их почерк работы. Он очень отличался от Сенькиного. Вот береза стоит. С меткой. А не спилили. Интересно — почему? Яровой заметил в ветвях птичье гнездо. Птенцы смотрели на него с любопытством. Уже подросли. Видимо, из-за них, из-за жизней была оставлена жизнь и дереву.
А здесь? Костер был. Ветки жгли. Но кучно. Не разбрасывали. Боялись погубить без надобности хоть один куст, одну травинку. Человек за костром следил, не отходил ни на шаг.
А вон и ель. С меткой, а живая. Почему? Под елью березовые малыши растут. Много. Здесь им тепло и спокойно. Окружили елку хороводом. Будто ребятишки на новый год. А она важничает. Но гоже — для вида. Сама же — заботливой клушкой каждую детскую головку лапами мохнатыми укрыла. От ветра, от стужи бережет. Чужие дети, не ее, а дороги. Щедрая мать, заботливая. Для тайги нет чужого, здесь все свое. Родное. И природа, как добрый человек, бережет саму себя.
А чуть дальше бурундук на пеньке сидит. Насвистывает. Подружку зовет. Толстый живот выставил напоказ. Чем не мужик! Шуба так и лоснится. Три черные полоски по желтой спине бегут. От макушки до самого хвоста. Зверь как зверь. В серьезном возрасте.
Пора семью заводись. Этот не станет подружку фокусами развлекать. Прыгать с ветки на ветку, задрав хвост. Нору приготовил теплую, просторную. Чтоб и детворе привольно было. И пару себе выберет подходящую.
Непуганый зверь. Не обижал его здесь человек. Не тревожил. Вон и от Аркадия не бежит. Спокойно насвистывает. Знает, у каждого свое дело.
А дальше? Ну, это нельзя обойти. Яровой останавливается. Метка на пихте! Но и она жива. Почему? Яровой подходит ближе. Здесь муравейник разместился. Под самым деревом. В тиши и в тени. Муравьи покой любят. Вот и присмотрели место под пихтой. Сруби дерево — и пришлось бы мурашам другое место искать. И многие молодые муравьи, не успев окрепнуть к осени, погибли бы. Вот и пожалел их человек. Не стал тревожить. Верно, очень любил тайгу.
Но что это? Аркадий затаил дыхание. Рыжая сойка села на муравейник. Огляделась вокруг. И затрещала своим неприятным голосом. Потом расставила крылья. Присела ниже, словно на корточках, на муравейник. И замерла. Затихла. Даже глаза прикрыла от блаженства. А муравьи тем временем обрабатывали ее от паразитов своей муравьиной кислотой. После нее сойка забудет про болезни, словно заново на свет родится. И ни одной букашки целый год не заведется в ее пуху.