В теплые вечера, особенно весной, когда во дворе пахнет кизячным дымком, влажной овчиной, свежим тесом и старые звуки из кухонек и сарайчиков, обветшалых закут — исконно дворовые шумы — окрепнут, когда жизнь, сладко сдобренная этими извечными запахами и звуками, начинает свой очередной виток — все выходили во двор. Мужчины сражались в «козла» — тут, на столике под абрикосом, и говорили о международных делах. А дела были неважные. Американцы испытывали атомное оружие, строили военные базы и вообще показывали нам кулак. Об этом каждый день тревожно вещал репродуктор. И нашим мужчинам многое было не ясно. Ну, например, почему американский президент Эйзенхауэр, сменивший вражину Трумэна, оказался ничуть не лучше? Даже Лидкин отец, дядя Костя, который читал больше всех газет и слыл во дворе «спецом» в политических вопросах, не в силах был объяснить соседям: как это, мол, так — бывший командир союзников в войне с фашистами взял и нам изменил?
И только инвалиду старику Сурину все казалось проще простого. Почти не участвуя в разговоре, он насмешливо следил за каждым и вдруг, выделив кого-нибудь взглядом, лупил из крупного калибра:
— Глупый ты, ей-богу. Да кто он тебе, Энзенхаер, сват или кум? Может, он с тобой под Касторной портянку грыз? Угадал мне вояку.
А женщины, сидя на порожках, грызли семечки и рассуждали о чем-нибудь домашнем. Бывало, мечтали — «богатели». Тут важен был повод. Например, кто-то в соседнем дворе справил себе коверкотовый костюм, который стоил «бешеных» денег, и ему тотчас приписывали крупный выигрыш по займу. Вспоминали еще две-три семьи, которым «повезло в облигациях». Счастливчики жили рядом и были далеко не бедными людьми, но деньги, как известно, к деньгам липнут. Вот и выходило, что счастье топталось где-то рядом, такое слепое и глупое. Нет, не завидно было нашим женщинам, а обидно. Подумать только — на один номер не сошлась облигация!
Но женщины верили и потому с удовольствием раскладывали будущий выигрыш на многочисленные покупки, заранее обеспечив нам велосипеды, чтобы не приставали. Сладкое это толковище разбухало, как квашеное тесто, пока кто-нибудь из соседок, очнувшись, не восклицал:
— О чем мы, бабы? Загад ведь не бывает богат. Оттого у нас в кармане — вошь на аркане!
Словом, в таком вот доме по улице Красных Зорь жили я и Лидка Степанкова. Да, она мне нравилась. Конечно, не так, как Сережке девчонка из параллельного класса. Просто жила на свете Лидка Степанкова, мой славный товарищ.
Вот если бы по нашему проходному двору — мимо щелястых сараев и кухонек, мимо старика Сурина, замершего в раздумье у порога своей квартиры, шла бы Лолита Торрес, а не длинноногая девчонка в сером пальтишке и белом берете. Если бы Лидка хоть чуточку походила на Лолиту Торрес, тогда б я запросто влюбился в нее. А то ведь мчится навстречу тебе девчонка, тонкая, стремительная, как гоночный велосипед. Обычная девчонка. Лицо в улыбке, почти восторге, а в черных глазах удивление и любопытство: «Как наши дела, Эдик?» Дела как дела. Что могло измениться в мире за несколько часов, в которые мы не виделись? «Порядок, Лидок». Но этого ей недостаточно. Она ждет. Она стоит напротив, накручивает на палец хвостик толстой черной косы и смотрит насмешливо, с превосходством, как опытный человек, как мама, и кажется, вот-вот я услышу знакомое: «Ох, и никудышный ты парень». Но она молчит, и я объясняю ей, коротко, как маме, что ничего особенного в моей жизни не произошло — слава богу, не схватил двойку и ни с кем не подрался. Я немножко нервничаю. Почему я должен перед ней отчитываться?!
Глава вторая
В самом деле Сережка не трепался, и в ближайшее воскресенье они-таки ездили на Лысую горку за тюльпанами. Сережка на своем «Орленке», а Жаркова с подругой — Ирочкой Проявкиной — на новеньких дамских велосипедиках, с цветастыми сеточками на задних колесах. (Этими сеточками Катриш бесконечно восторгался.) На Лысой горке они ни черта тюльпанов не нашли, зверски устали, но это, конечно, пустяк. На Лысой горке, если, разумеется, Серега не врет, они с Жарковой целовались. Однако была и другая новость, которой чуть ли не с порога сразил меня мой друг:
— Лежишь, Эдька? Помирать собрался, а Ирочка Проявкина привет тебе шлет. Втрескалась в ваше величество. Факт.
Тут Сережка бесцеремонно смахнул с табуретки на пол учебник географии, сел. Лобастое его лицо сияло таким счастьем, как будто не в меня, а в него влюбилась Ирка Проявкина из параллельного 7-го «Б».
— Ты знаешь, как она испугалась, когда узнала, что ты тяжелый?! Привет, говорит, передай. Пусть, говорит, держится. И еще это… воздушный поцелуйчик тебе послала.