И тогда я вспомнил: я — художник!
Я умею рисовать. Я просто здорово рисую! Может, Ирка видела мои картины на школьной выставке?! Разумеется, видела.
…В ту ночь я выработал программу жизни. Во-первых, бросить курить и серьезно заняться спортом. Боксом или футболом. Во-вторых, вести себя с девчонками, как положено мужчине — по-рыцарски. И, в-третьих, я решил стать великим художником.
Я не должен ничего откладывать…
Утром я вылез из постели в отличном настроении. Взмах одной рукой, взмах другой. Еще взмах и еще. Оказывается, не так легко делать зарядку, когда болен. С каждым движением руки тяжелели, будто в мои ладони вкладывали гантели с увеличивающимся весом. Я устал и взмок, в коленях появилась противная дрожь, но я проделывал упражнения с отчаянным упорством. Однако рывки становились вялыми, просто смехотворно слабыми. Я задыхался, но все-таки твердил себе: «Не сдамся, не сдамся». И вдруг комната поползла в сторону, потом нырнула вниз, как палуба корабля в шторм, и я едва успел ухватиться за спинку кровати.
…Я лежал в постели, и на душе было тревожно.
Я вспомнил Лидку, что же она не забежала сегодня утром до школы? И вдруг у меня возник вопрос: почему Лидка решила притащить мне книгу «Собор Парижской богоматери»? Лидка частенько меняет мои книжки в библиотеке и отлично знает, что я люблю читать о приключениях, особенно морских. Вполне могла бы поискать в библиотеке что-нибудь Стивенсона, Станюковича или Грина. Уж ей-то известно, что я очень люблю море и мечтаю жить в большом городе у моря.
Впрочем, вначале я не придал этому вопросу значения — принесла и принесла, что тут такого? Но он не выходил из головы, и я принялся искать в Лидкиных действиях подвох. Она принесла «Собор» на следующий день после печального разговора о моем носе. Почему именно эту книгу? Кого она имела в ней в виду? Квазимодо? Четырехгранный нос этого циклопа?.. Хороши шуточки.
«Издеваться вздумала? Подсунула мне книжку про Квазимодо. Ничего, запомним, — распалялся я. — А если ей просто посоветовали в библиотеке книжку и сама она не читала? Нет, надо все как следует выяснить». И тут у меня возникла мысль, довольно забавная мысль, и я стал поджидать Лидку с нетерпением. Я просто измучился, пока дождался Степанкову.
— Как наши дела, Эдик? — вошла Лидка, задав привычный вопрос вместо приветствия.
Я промолчал.
Она остановилась в дверях, в форменном коричневом платье с белым воротничком, но без фартука. На груди коса. В руках газетный сверток. Она глядела на меня с недоумением — разве так уж плохи наши дела?
— Проходи, — буркнул я.
— А я тебе пирожков принесла. Мама напекла. Горяченькие, с картошкой, — произнесла Лидка, скользнув к стулу у кровати. Она отодвинула пузырьки и развернула сверток. У нее быстрые сноровистые движения, как у лисицы. Пирожки вкусно пахли. — Вот, попробуй.
Лидка сунула мне под нос пирожок. «Лидка, ну почему ты не Эсмеральда?» — тоскливо подумал я, и мне немножко стало стыдно за то, что я намеревался предпринять.
Я дернул ее за руку и решительно сказал:
— Садись, поговорить надо.
У Лидки на лбу появилась складка, что, мол, с тобой, Эдик? Она села на краешек кровати у ног. Тронула кончик косы.
— Я тут, Лида, подумал. В общем я тебя люблю, — как-то бегло, будто о чем пустяковом, произнес я. Наверное, я должен волноваться, вздыхать, покусывать губы, наконец. А я был совершенно спокоен. Только голос мой оказался хрипловат, как у нашего школьного завхоза дяди Феди. Он курил крепкий табак и испортил свой голос. И еще я впервые в жизни назвал ее Лидой. Обычно — Лидок или Лидка. Я не предполагал, что назову ее — Лида.
У Степанковой вспыхнули щеки, и у носа появились веснушки.
— Ну и что следует? — пролепетала она и вдруг серьезно взглянула мне в глаза. Я отчего-то страшно струсил и сразу раскаялся в том, что сказал. Ведь ничего такого особенного я к ней не чувствовал. Это была Лидка Степанкова — соседская девчонка.