Мы с Яшкой никогда не дрались. Ну, бывали случаи — посердимся немного, поспорим, и снова как ни в чем не бывало. Многие диву давались: почему мы друг с другом не полыщемся? И только дядя Максим, как ему казалось, правильно угадывал секрет нашей мирной жизни.
— У них один с огнем, другой — с водой, — говорил он про нас. — Тут, брат, пожар никогда не вспыхнет…
Где бы мы с Яшкой ни были, что бы ни делали, на уме было одно: чем-нибудь да помочь родителям, что-нибудь да принести в дом.
Однажды мы пошли на Волгу разорять стрижиные гнезда. Там, в крутых, обрывистых ярах, — сотни глубоких норок. Это и есть гнезда стрижей.
«Яйца стрижей, если поджарить их на сковородке, вкусные», — сказывал нам Яшкин дедушка.
Придя на Волгу, мы не сразу принялись за гнезда. Сверху показался большой пассажирский пароход. Мы стали гадать, какое у него название. Яшка первый крикнул:
— Чур, мой пароход!
Мне стало обидно, что товарищ опередил меня, и я решил: прочту название парохода раньше, чем он. Пока Яшка прищуривал глаза и старательно вытягивал губы, читая по складам название, я громко выкрикнул, подпрыгнув от радости:
— «Владимир Мономах»!
Проводив пароход и помахав ему вслед рукой, мы принялись обшаривать гнезда.
Стрижи с криком кружились над Волгой, поминутно залетали в свои норки и тут же снова вылетали из них.
Яшка набрал десятка два еще не насиженных яиц. А мне хотелось захватить стрижа в гнезде.
Сунув руку в одну из норок и нащупав в ней что-то мягкое, я закричал:
— Стрижата! Голенькие!
Яшка насторожился и замер в ожидании, когда я выну стрижат.
Вытащив из норы гнездо, свитое из сухих травинок, я чуть не выронил его из рук, потом быстро бросил к Яшкиным ногам. Яшка от испуга высыпал яйца из подола рубашки.
Каково же было наше удивление! Вместо стрижат в гнезде, свернувшись клубком, лежал уж. Подняв головку с желтым венчиком, он собрался было удрать, но я придержал его.
Яшка нашел здоровенную суковатую палку и кричал издали:
— Давай, Вась, убьем его!
— Убивать не надо, — сказал я. — Дома посадим его куда-нибудь и будем держать до тех пор, пока он не сбросит с себя старую кожу.
Ужиная или змеиная выползина в деревне считалась лучшим лекарством от нарывов. Яшка согласился со мной и, вспомнив, что у его дедушки сильно нарывает рука, бросил палку.
Домой я нес ужа сначала за хвост, вниз головой, потом повесил на руку.
Уж присмирел и висел, точно ременная плеть. Яшка заискивающе спросил:
— Дедушке нашему дадим маленько выползины?
— Дадим, дадим, — ответил я.
Дома мы нашли старое ведро без дна. В самом дальнем углу огорода, в чаще высокой лебеды и крапивы, пропололи небольшую полянку и чуть углубили ведро в землю. Потом посадили в него ужа.
А вот чем кормить его, мы не знали. Решили наловить кузнечиков. Яшка отправился охотиться за ними, а я остался за караульщика.
Яшка скоро принес кузнечиков. Мы оторвали им ножки и крылья и положили в ведро, покрыв молочаем. Уж не шевелился, и нам казалось, что он захотел спать, а когда выспится, съест всех кузнечиков.
Так мы провозились до вечера. А когда пошли домой, плотно закрыли ведро обломком доски, а сверху положили тяжелый камень.
На другой день, рано утром, Яшка прибежал ко мне с наловленными кузнечиками, и мы понесли ужу завтрак.
Яшку больше всего волновал вопрос, скоро ли уж сбросит старую кожу, потому что у дедушки все сильнее болела рука.
— Сейчас бы открыть, а там — выползина!.. — сказал он, когда я начал снимать с ведра камень.
Открыв ведро, я выбрал оттуда молочай и от изумления раскрыл рот. Ужа в ведре не было.
Я чуть не заплакал с досады. Мы заметили на дне след, просверленный в мягкой земле точно буравом. Уж сделал подкоп и удрал.
На Большом озере
У нас с Яшкой на Большом озере были свои излюбленные места для рыбалки. Я всегда садился с удочками около огромного талового куста. Куст был очень стар, и листья росли на нем только на вершинке.
Яшка сидел недалеко от меня. Его место было чистое, только у самого берега поднималась густая осока.
Один раз Яшка поймал такого окуня, что удивил даже старых рыболовов. Окунь весил больше двух фунтов. Дорофеич — Яшкин дедушка — бодрый высокий старик в дырявой холщовой рубахе, долго любовался окунем.
— Какой здоровый, а! Я сколько годов рыбачил, а таких не лавливал. Это, пожалуй, самый большой окунь на свете. Копеек пять лавочник за него даст. Обязательно даст. Надо снести. Вот так Яшка-рыбак! Молодец, добытчик!