В один из воскресных дней, после обеда, Табунов пожаловал в наш конец. У избы Романа Сахарова собрались почти все безлошадники. Карп Ильич разгладил бороду, прищурил маленькие, немного с раскосом плутоватые глаза и степенно сказал:
— На дальних лугах дня через три косить можно. И я так решил: чем нанимать чужих, лучше своих подрядить. Как вы, мужики, согласны?
Мужики переглянулись и ответили:
— Почему же не согласиться? От работы мы никогда не отказывались. — Потом кивнули в сторону Романа Сахарова, молча сидевшего на завалинке: — Давай, Роман, будь за старшего, договаривайся.
Роман встал и, заложив за спину руки, проговорил:
— Что ж, договариваться так договариваться. Косить только или вместе с уборкой? — спросил он Табунова.
— И косить и убирать — все честь по чести, — ответил Карп Ильич. — А стога метать круче, каждый стог огородить плетешком. Наперед скажи: косить чисто, около кустов траву не оставлять, работать по-божески, честно.
— Та-ак, — протянул Роман. — Ну что ж, мы согласны. Только и за работу платить нам по-божески, честно.
— Как другим, так и вам, — сказал Табунов, прищуро косясь на Романа. — Тридцать копеек на день и мои харчи. В обед и ужин мясной приварок будет.
— Харч добрый, — сказал Роман. — Но вот плата не совсем подходящая. За лошадиную работу — тридцать копеек на день! А день — год целый. Это уж совсем не по-божески.
Табунов сдвинул картуз на затылок и долго вытирал вспотевший лоб большущим клетчатым платком.
— Поселковские мужики завсегда оставались довольны моей платой, — сказал Карп Ильич после минутного молчания.
Роман помрачнел и, окинув Табунова колючим взглядом, проговорил:
— А почему же поселковцы от твоего-то довольства без лугов остались да ушли из своих углов куда глаза глядят?
Табунов часто заморгал раскосыми глазками и неопределенно ответил:
— Может, жить не умеют, а может, счастье захотели искать, как твой Гурьян. Судьба человеческая от бога зависит…
— Не от бога, а от нас самих, — горячился Роман. — Силы у нас много — любую гору можем столкнуть, ежели навалимся все дружно.
Табунов махнул рукой:
— Ну, ты, Роман, почнешь свои притчи рассказывать, тебя не переслушаешь! Давай ближе к делу. Время не ждет, каждый час дорог. Перестойная трава все равно что солома.
— Вот это справедливо, — свертывая цигарку, проговорил Роман. — Вовремя-то убранное сено — малина, а без время — горькая калина. Ну, а за тридцать копеек мы тебе не работники. Так, что ли, мужики, или кто-нибудь из вас и за эту плату согласен?
— Нет, не согласны! — гудели мужики.
А Матвейка Лизун, болтая пустым рукавом, подошел к Табунову и, как глухому, прокричал на ухо:
— Такая плата, какую ты, Карп Ильич, назначил, — это вот нам, одноруким, подходит, а которые с двумя руками — им обидно.
Табунов потеребил себя за ухо и покрутил головой.
— Ты, Матвей, работяга, я знаю. За тобой и с двумя руками не каждый угонится. Ну, а сколько бы вы хотели? — спросил Карп Ильич, обращаясь к Роману.
— Шесть гривен на день с хозяйскими харчами. Ребятишкам, вот таким, как они, — кивнул Роман на меня и на Яшку, — по двадцать копеек — они мастера копны подвозить; бабам, которые будут только сгребать сено, — по сорок копеек. И хоть завтра же в луга можно ехать.
— Нет, я вижу, мужики, вы работать не хотите, ежели такую цену заломили, — недовольно проговорил Карп Ильич и весь как-то взъерошился, стал еще шире, волосатее.
— Нужды у нас по самое горло, — сказал Роман, — и без работы нам, как без воздуха, жить нельзя. Степные травы куда легче косить, и то, бывало, дороже за них брали. А в дальних лугах трава по пояс — ой как солоно будет!
— Так сколько же вы делом возьмете? — спросил Табунов.
— Мы делом сказали, — спокойно ответил Роман. — Меньше ни одной копейки.
— Ну, вот что: ни вашим, ни нашим — сорок пять копеек на день мужикам, тридцать — бабам и пятнадцать ребятишкам. Согласны?
— Нет, — решительно покачал головой Роман и сел на завалинку.
— Тогда как хотите. Найму других.
Карп Ильич нахлобучил картуз на самые глаза, круто повернулся и ушел. Мой отец высказал предложение: