Иван Кривцов сидел в правлении колхоза. Председатель подошел к нему и сказал:
— Ну, Кривцов, и сын у тебя растет молодчина… За такое радение к колхозному урожаю и за бдительность мы его в «Артек» должны послать. Обязательно во всесоюзный «Артек»! — И крепко пожал руку Мишиному отцу.
1930 г.
Дисциплина
Под крутыми крышами сараев, всхлопывая крыльями, во второй раз пели петухи. На улице в бешеном танце кружилась метель.
Конюх второй бригады Минай Кукушкин, надев полушубок, глубоко надвинул на голову красноармейский шлем и вышел из избы.
С высокого крыльца его обдало густым снежным вихрем. Он еле устоял на ногах.
Увязая выше колен в сугробе, Минай пробрался к большому сараю, где стояли десять порученных ему колхозных лошадей. В ворота яростно бился ветер. Минай выждал момент, когда порывы ветра на секунду стихли, проворно вынул железный засов и, чуть приоткрыв ворота, боком полез в темноту.
Лошади стояли каждая в своем стойле. Двор был оборудован хорошо. Осенью заново перекрыта крыша, подновлены стены. В этом немалую заботу проявил и Минай. Он еще летом, после молотьбы, поставил на общем собрании вопрос о ремонте.
Почуяв Миная, кони смотрели большими лиловыми глазами на желтый пучок света, льющегося из фонаря «летучая мышь».
Минай вешал над кормушками фонарь, выбирал из них объедки и, похлопывая коней по крупам и шеям, ласково разговаривал:
— Ну как, Васёк? Не замерз?.. То-то!.. Обманули мы зиму, никак ей не попасть во двор — каждая дырка залатана.
А когда дошел до мухортой, низкорослой кобылки, задержался. Осмотрел ее заметно округлые бока, старательно поправил на ней попону и проговорил:
— Машка, хожу за тобой, мерзавкой, вон как. Смотри у меня, коняшку принеси хорошего.
Разложив корм, он вынул из кармана склянку и подошел к понуро стоявшему Чалому.
— Ну, Чалко… ветеринар мази прописал… давай полечим. Пройдет, говорит, скоро.
Чалко вздрагивал, переступая ногами.
— Стой, милок, стой, — уговаривал Минай, — знаю, что больно… Потерпи маленько… Федька все виноват, чертила этакий, разгильдяй… Дисциплину надо ввести, как в армии, вот что. Да!..
…Это было три дня назад. Федор Козырев на Чалке возил в школу дрова и не заметил, как войлок из-под седелки сбился и оголенным железом Чалку натерло холку.
Когда Минай после работы принимал от Федора Чалка, он заметил, что холка стерта и из свежей раны сочится густая кровь. Сжав в руке снятую седелку, он подошел к Федору и зло кивнул в сторону Чалка:
— Видишь?
Козырев усмехнулся и хитро повел тараканьими усиками.
— Ну, вижу… что ты, леший, буркалы-то на меня выпятил? Эк, енерал какой, подумаешь…
— Чей это конь? — наступал Минай. Федор недоуменно смотрел маленькими щелками глаз то на Миная, то на Чалка.
— Кажись, Спирьки Дыннова был…
— Сейчас чей?
— Сейчас… — Федька не торопясь свертывал цигарку, — известно чей — колхозный.
— А колхоз чей?
Табак высыпался. Федор бросил в снег обмусоленный клок бумаги и раздраженно замахал большущими рукавицами:
— Ты, Минай, отстань!.. Я к тебе что, на екзамен пришел? Молодой еще учить меня… Тут тебе не в солдатах…
— В Красной Армии, а не «в солдатах», — поправил Минай. — Вот и я говорю: дисциплину нам нужно ввести, как в армии, тогда этого безобразия не было бы.
— Ха! Я ли не я — солдат Минашка, медная пряжка… Медаль хочешь выслужить, значок? Уда-ар-ник! Беги скорее с жалобой: Федор, мол, холку стер у Чалка… Старатель!
Громко хлопнув калиткой, Козырев быстро вышел.
Минай отвел Чалка во двор. Прибирая сбрую, тихо разговаривал сам с собою:
— Ну и чудак. Видишь, какое у него понятие об ударниках, как будто в том и дело, что выслуживаться да ябедничать.
…Смазав Чалому рану, Минай поднял фонарь на уровень холки и пристально посмотрел.
«Кажись, затягивать начинает», — подумал он и, еще раз окинув коней заботливым взглядом, направился в избу.
Вернувшись со двора, он улегся на печь и долго ворочался на горячих кирпичах. Подготовка коней к весне беспокоила его так же, как и боевая подготовка в армии.
Ему не спалось. Подстелив под себя полушубок, Минай сел на край печи и, достав кисет, стал свертывать цигарку.
С тех пор как началось соревнование на лучшую подготовку к весенней посевной с колхозом «Комбайн», на душе у Миная стало и беспокойно, и радостно. Крепко затянувшись, он вместе с дымом выдохнул вслух: