Полмешка муки нам специально для сёка привезли с колхозного склада. Мама жарила её и смешивала с дынной кашей, а мы с Нуртэч ложками раскладывали смесь на доске. Высохнет — вот и сёк. Конфеты.
Из арбузов делали тошап. Его готовить гораздо труднее. В эти дни к нам на помощь приезжала Огульбостан-эдже.
Арбуз разрезают пополам, выбирают все семечки, потом выскабливают мякоть специальной ложкой. Кашица, прежде чем её вывалят в казан, пропускается через сито. Если сита нет под руками, можно в пустой арбузной половинке сделать вырез, положить туда вымытую колючку и процеживать сквозь неё.
От этой работы я изнемогала ещё и потому, что пробовала по кусочку от каждого из разрезанных, красных, как раскалённые угли, арбузов. Живот у меня раздувался словно пузырь, я нагнуться не могла. А потом появлялся зверский аппетит. Огульбостан-эдже говорила про арбуз:
— Целебная это вещь, быть бы мне её жертвой. Только семечки немножко вредны. Рассказывают, что в давние времена ходили по сёлам два таби́ба и лечили людей. Пришли в одно село. Смотрят, а вокруг раскинулись бахчи. Заночевали у хозяина бахчей. Он угостил их арбузом. Один табиб сказал: «Раз их пища арбузы, нам здесь делать нечего». Другой возразил: «Семечки-то у арбузов вредные — останемся, найдётся для нас дело».
У Нуртэч были заботы поважней моих. Кипятить тошап надо очень долго. Проходило двенадцать-тринадцать часов, прежде чем бурлящая красная жидкость превращалась в густую тягучую массу тёмно-коричневого цвета — арбузный мёд. Единственным топливом были жиденькие кусты колючки, поэтому сестра целыми днями сидела у очага с кочерёжкой в руках. Ночи стали холодными. Мама по нескольку раз вставала укрыть нас одеялом. И всё-таки я простыла. Проснулась утром — голова болит и горло тоже и глаза слезятся.
Мама повязала мне платок, потом принесла травку — «лекарство от ста болезней», подожгла её и велела нюхать дым. Немного вроде полегчало. В полдень она накормила меня горячей, густо наперченной лапшой и уложила в постель. Вскоре я и думать забыла про болезнь.
За сентябрь мы управились с летними дынями и вздохнули облегчённо. Полегче стала жизнь и у товарища нашего — Конгурджи.
На помосте, сделанном дедушкой Ходжамурадом, высились груды коричневато-жёлтой сушёной дыни, похожие на лежащих верблюдов.
Тошап, мешки с фасолью и сёком увезли на склад. На бахче остались только поздние дыни, тыквы и зелёные дыньки, появившиеся после второго полива. Их мы тоже срывали и складывали у шалаша: ведь не сегодня-завтра морозец ударит.
Собирая в тростниках тыквы, мама приговаривала:
— Боже мой, как будто во исполнение желаний — столько всего уродилось, столько всего…
В самом деле, тыкв было полным-полно. Часто попадались такие огромные, что нам с Нуртэч и не поднять было, разве только маме.
Поля побелели. С утра до темноты колхозники собирали хлопок.
Если верить гадалке, приближалось время, когда должен приехать отец. Но он не ехал и писем не слал.
Мама совсем загоревала и уже не притворялась весёлой. Однако к работе она не охладела.
Однажды нам попался длинный-длинный белый арбуз.
— Съедим, когда отец ваш приедет, — сказала мама и отнесла его в шалаш.
В середине октября подморозило, но как раз накануне мы успели собрать с бахчи все до последней дыньки, сложить в кучу и укрыть хворостом.
На следующий день к нашему шалашу съехалось множество колхозников с мешками. Они расхватали дыни и арбузы, а тыквы и сушёную дыню забрали на склад. Вместе с тошапом и сёком их будут как премию выдавать тем колхозникам, которые соберут много хлопка.
Наутро после морозной ночи я не заметила ничего особенного. Вроде ничего и не переменилось. Но когда солнце поднялось повыше, зелёные делянки вдруг прямо на глазах почернели, ветер принёс странный, незнакомый запах побитых морозом растений.
Пришло время возвращаться в село. В ожидании арбы мама стала увязывать наши пожитки. Мной овладела тоска. Я ни с кем не хотела разговаривать, только смотрела вокруг, и было грустно оттого, что я не увижу больше арыка, тростниковых зарослей, тропинки, по которой бегала за водой, знакомых грядок. Не буду больше по ночам высматривать сквозь щёлочку в шалаше свою звезду на небе…
Нуртэч и мама тоже молчали. И тишина стояла вокруг — в ушах звенит. Потом какие-то птички пролетели над нами; они кричали, и голоса у них были чистые-чистые.
Наконец приехала арба. Мама заставила погрузить на неё не только все вещи, но и овец. Груз получился внушительный.